Франс де Вааль - Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

Поскольку мы постоянно облекаем мысли и чувства в слова, нам простительно приписывать этому какую-то роль, но разве не удивительно, как часто мы не можем подыскать подходящие слова? Это не означает, что мы не знаем своих мыслей и чувств, нам просто трудно облечь их в словесную форму. Все это было бы совершенно несущественно, если бы мысли и чувства изначально имели лингвистическую природу. В последнем случае нам следовало бы ожидать водопадов слов! В настоящее время общепринята точка зрения, что язык помогает размышлять, обеспечивая человека категориями и концепциями, но сам по себе не служит материалом мышления. В действительности мы не нуждаемся в языке для того, чтобы думать. Швейцарский первопроходец когнитивного развития Жан

Пиаже, очевидно, не был готов отрицать способность мыслить у детей, еще не умеющих говорить, поэтому признал, что познание не зависит от языка. Точно так же обстоит дело с животными. Главный архитектор современной теории сознания Джерри Фодор сформулировал это следующим образом: «Очевидное (и я думаю, достаточное) опровержение идеи, что естественные языки служат средством мышления, – существование не обладающих языком организмов, которые мыслят» {135}.

Какая ирония: мы прошли весь путь от отсутствия языка как аргумента против наличия мышления у других видов до очевидной способности мыслить у лишенных языка существ в качестве довода против необходимости языка. Я не имею ничего против такого поворота событий, но это произошло во многом благодаря лингвистическим исследованиям на таких животных, как Алекс: не потому, что эти исследования показали возможности языка как такового, а потому, что они перевели мышление животных в понятный нам формат. Мы видели попугая, который отвечал на вопросы и отчетливо произносил названия предметов. Ему протягивали поднос со множеством предметов всех цветов радуги, сделанных из шерсти, дерева и пластмассы, и предлагали взять их клювом и попробовать языком. Затем предметы возвращали на поднос и спрашивали, из чего сделан синий объект с двумя углами. Правильно отвечая «шерсть», попугай сопоставлял свое представление о цвете, форме и материале со своим воспоминанием о том, каков этот предмет на ощупь. В другом опыте попугаю показывали два ключа, один из которых был сделан из зеленой пластмассы, а другой – из металла, и задавали вопрос: «В чем различие?» Попугай отвечал: «Цвет». Его спрашивали: «Какой больше?» Он отвечал: «Зеленый» {136}.

Каждого, кто наблюдал за этим представлением, оно потрясало до глубины души, как и меня в первые годы знакомства с Алексом. Само собой, скептики пытались объяснить его способности механическим запоминанием. Но так как задания все время менялись, трудно представить, что попугай смог бы выполнять их на таком уровне, просто запомнив вопросы и ответы. Ему потребовалась бы невероятная память, чтобы учесть все возможные варианты, поэтому проще представить, как это сделала Ирэн, что он усвоил несколько основных понятий и оказался способен их сопоставлять. К этому можно добавить, что для ответа на вопросы он не нуждался ни в присутствии Ирэн, ни в том, чтобы видеть конкретные предметы. Алекса можно было спросить, какого цвета зерно, в отсутствие какого бы то ни было зерна, и он отвечал – «желтый». Особенно впечатляющей была его способность отличать понятия «похожий» и «различный», что требовало от него сравнения предметов по нескольким параметрам. В то время, когда начиналась работа с Алексом, считалось, что все эти навыки – обозначение, сравнение, определение цвета, формы и материала предметов – нуждаются в наличии языка. Ирэн потребовались огромные усилия, чтобы доказать возможности попугая, особенно потому, что скептицизм по отношению к птицам был гораздо сильнее, чем к нашим ближайшим родственникам – приматам. Однако, потратив годы на накопление убедительных фактов, Ирэн добилась признания, а Алекс стал знаменитостью. Когда попугай умер в 2007 г., он удостоился некрологов в The New York Times и The Economist .

Между тем некоторые его родственники также привлекли к себе внимание. Другой попугай жако не только подражал звукам, но и сопровождал их жестами. Он говорил «чао», качая ногой или махая крылом, и «посмотри на мой язык», высовывая язык. При этом он воспроизводил движения своего владельца. Каким образом попугай смог провести параллель между телом человека и своим собственным, так и осталось загадкой {137}. Затем получил известность Фигаро, какаду Гоффина, который отламывал большие щепки от перекладины, чтобы подкатить орехи, положенные вне его клетки. Случаи, чтобы попугаи изготавливали орудия, до этого описаны не были {138}. Интересно, проводила ли Надежда Котс подобные эксперименты со своими какаду и ара. Принимая во внимание ее интерес к использованию животными орудий и шесть непереведенных книг, я не удивлюсь, если однажды услышу об этом. Несомненно, многое еще предстоит выяснить, что также подтвердили опыты, в которых проверялось умение Алекса считать.