Макс Шелер - Проблемы социологии знания

На самом деле, этот идеал науки социологически сущностно связан с современной демократией . Ибо из всей совокупности задач человеческого познания он выделяет только те, что разрешимы общечеловечески и общезначимо , предметы которых существуют как наличное бытие и ценность лишь в отношении к человеку вообще, поскольку все особенные свойства – природные дарования, своеобразные расовые, сословные, личностные черты – во внимание не принимаются. Но сколь мало демократия как политический идеал способна двигать вперед историю посредством позитивного целеполагания (оно всегда исходит скорее от элит и меньшинств, личностей и вождей), так же и наука не в состоянии развить из себя систему ценностей и идей, быть фундаментом какого-либо мировоззрения. Мораль, метафизика, религия транссциентичны …

С Максом Вебером и Шумпетером мы расходимся в следующем существенном пункте: наука также основывается на метафизике – на до-критической метафизике «естественного мировоззрения». Макс Вебер бросает все вопросы, выходящие за рамки его понятия науки как «технически важного», на произвол совершенно иррационального, индивидуального выбора посредством воли, а стало быть – борьбы партий и групп. Его радикальное заблуждение состоит в том, что он полагает, будто материальные ценности имеют лишь субъективную значимость и что не может существовать пути обязывающего познания вещей и ценностей , благ и системы благ вне позитивной науки, а также «убеждения» и духовного самооплодотворения между представителями различных ценностных систем. Но верно как раз обратное…

Должны ли мы ограничиваться позицией Макса Вебера? Мы были бы вынуждены ей ограничиться, если бы последние теоретико-познавательные основы его взгляда на то, что такое наука и мировоззрение, вождь и учитель, бытийные и ценностные суждения, были верны. Но как раз эти основы в его докладе «Наука как призвание и профессия», особенно во второй части, где речь идет о «Призвании науки», почти совсем скрыты или кое-где лишь слегка обозначены. Поэтому, чтобы их проверить, надо сначала их выявить.

Первой причиной резко дуалистического распада на позитивную, свободную от ценностей специальную науку и недоступную познанию слепую самоотдачу иррациональным силам («судьбе», вере в харизматического человека, «демону» и т. д.) с целью формирования мировоззрения является у Макса Вебера то, что он по сути совершенно не признает и потому исключает среднее звено между верой, религией и позитивной наукой, которое только и заслуживает названия « философии ». Между тем, без этого среднего звена наука вырождается в бездуховную и безыдейную рутину, а религия – в мрачный индивидуалистический фанатизм.

Заметим, кстати, что у этого столь плодовитого на категориальные различения мыслителя из всех категорий духовного отношения к миру лишь одна почти не встречается: я имею в виду категорию « мудрости ». Ибо как раз в мудрости, которая не случайно еще со времен Сократа так тесно связана с сущностью философии как духовным искусством и Techne созерцания идей, слито воедино то, что Макс Вебер так резко разделяет: познание сущего, ценностное сознание – и систематическая готовность воления подчиняться требованиям должного, впервые возникающим из синтеза бытийного познания и ценностного сознания [325]. «Мудрость» была чужда его бурному, геройскому существу, прямо-таки алчущему максимума «напряжений» внутренней жизни, причем не только в личном плане – он и в истории так и не разглядел человеческий тип «мудреца» и особый вид познания – «любовь к мудрости». Образно говоря, эта душа постоянно колебалась в восхищении между аскетическим специалистом-исследователем и танцующим дервишем. В своем исключении «мудрости» – той мудрости, в которой душа достигает осмысленного и прекрасного динамичного равновесия своих разнородных сил, неустанно претворяя добро в знание и знание в добро, – Макс Вебер был таким же истинным германцем, как и истинным протестантом (не в догматическом, но человеческом смысле). Больше, чем кто-либо, он был далек от идеи, что наука как совокупность особых автономных специализированных видов деятельности, с одной стороны, и преобразующее мир действие и руководство людьми, с другой, могут быть лишь разнородными средствами для формирования личности человека, – процесса, управляемого мудростью и во все возрастающей мере ведущего к ней, – и что в этом формировании оба рода деятельности получают свой конечный смысл.