Макс Шелер - Проблемы социологии знания

В самом деле, такое ограничение носит агностический характер. Его введение объясняется особенностями гносеологистской неокантианской социальной философии, на базе которой М. Вебер выстроил методологию своей понимающей социологии. Сделав два шага вперед, М. Вебер сделал шаг назад, сохранив «рационалистический предрассудок социологии». Сам он, правда, считал его преодоленным. Согласно его доктрине, действие человека становится социальным тогда, когда оно соотносится с поведением других людей и ориентируется на них, пока продолжается [359]. В этом случае действие приобретает значимость, выходящую за рамки индивидуальной, – социальную значимость. Таким образом, «связывание» социального действия с субъективным смыслом, по М. Веберу, – процесс сознательный: для того чтобы стать социально значимым, смысл, субъективно связываемый индивидом с его действием, должен сначала стать фактом его собственного самосознания , а стало быть, и фактом его знания о действиях и поведении других людей. Но такое сознательное самодистанцирование от социального окружения предполагает «готового разумного индивида». Между тем существование последнего – не факт, а социологическая проблема (если не сказать: гипотеза). Вот почему мы пришли к выводу, что «речь идет именно о рационалистическом предрассудке методологии М. Вебера, неоправданно ограничивающей саму идею понимания», в результате чего, оказываясь «иррациональными», отбрасываются, как якобы лишенные социальной значимости, все возможные бытийные смыслы [360].

Если же исходить из шелеровской онтологической концепции социологии, то круг доступных пониманию смыслов, образующих ее предметную область, значительно расширяется – и социология становится «понимающей» в полном, а не урезанном смысле этого слова. Становится ли она от этого менее «научной»? Нет. Ведь речь идет о включении в предметную область социологии не того, что «иррационально», бессмысленно или не доступно пониманию, а того, что – как инстинкты, влечения, аффекты, эмоции, чувства, фантазии и т. п., а также самообман, иллюзии или ресентименты – либо самоочевидно, либо может быть правдоподобно истолковано в наличном контексте повседневной жизни, поскольку заключает в себе общечеловеческие смыслы.

Так, введя понятие «относительно естественного мировоззрения», М. Шелер показал, что ткань (конструкция) социальной реальности состоит не только и даже не столько из элементов научно-рационального знания, сколько из верований, суеверий, поверий, предрассудков, надежд, страхов, предчувствий и т. п. Поэтому, как он отмечал, «социология знания имеет своим предметом отнюдь не только социологию истинного знания, но и социологию социального безумия, суеверия, социологически обусловленные формы заблуждений и обмана» [361]. Понятие «относительно естественного мировоззрения» по достоинству оценил основоположник феноменологической социологии [362]А. Шюц, который, судя по всему, считал его главным достижением Шелера как социолога [363]. Приступив к критическому анализу таких понятийных пар, как «актуальное и мотивационное понимание», «субъективный и объективный смысл», «осмысленное действие и осмысленное поведение», А. Шюц, как и Шелер, также отбросил «рационалистический предрассудок», унаследованный М. Вебером от неокантианского гносеологизма [364]. Научно-рациональный, строго логический анализ социально значимых, хотя, зачастую далеко не рациональных, смыслов привел А. Шюца к выводу, который цитирует Н. Ф. Смирнова: «Я сошлюсь на М. Шелера, еще в 1928 году заметившего, что никогда в человеческой истории человек не проблематизировал себя столь глубоко, как в наши дни. Фундаментальной важности вопрос состоит в том, что означает человеческое, быть человеком» [365].

Во-вторых, самобытность шелеровской концепции социологии состоит в том, что основанием подразделения социологии на социологию реальности и социологию культуры служит феноменологически устанавливаемое различие между двумя типами конечных целевых интенций социально значимого действия. Шелер говорит, с одной стороны, об исследовании социальной детерминированности бытия и действий, оценок и поведения человека, мотивированных преимущественно духовно и направленных на духовные, или «идеальные», цели; с другой – об исследовании социальной детерминированности бытия и действий, оценок и поведения человека, «интенционально движимых преимущественно влечениями (инстинктами размножения, питания, власти) и одновременно направленных на реальное изменение действительности» (наст. изд., с. 9). Хотя каждый действительный акт человека духовен и инстинктивен одновременно, оговаривается он, «это „преимущественно“, … точнее говоря, целевая интенция, направленная в конечном счёте либо на идеальное, либо на реальное, и есть то, на основании чего мы проводим различие между социологией культуры и реальной социологией » [366]. Хотя предпосылки для такого разделения представляются объективными, социолог, тем не менее, еще должен определиться с тем, какое исследование он проводит – в области реальной социологии или социологии культуры. Например, театр как социальный феномен можно исследовать двояко, рассматривая его либо как культурный объект, включенный в систему экономических, политических и иных «реальных» общественных отношений, либо усматривая в нем только явление духовной культуры, один из способов постижения человеком и обществом самих себя.