Ричард Мейби - Какое дерево росло в райском саду? 40 000 лет великой истории растений

Именно Дороти, не утратившей остроты взгляда и чутья к аллюзиям, предстояло твердой рукой вернуть первоцвет на скалу, к жестким реалиям выживания в природе и в семье. Когда она переписывала стихотворение брата для себя, то добавила подзаголовок: «Написано в марте 1829 года при виде островка первоцветов, буйно цветущих на камне, на которой мы видели буйно цветущие островки первоцветов вот уже двадцать девять сезонов кряду».

В холмах к северу от Грасмира мы с Тони сбились с ног, прежде чем нашли первоцветы. Замечание Джеффри Григсона, что они-де «украшают все берега, все склоны, все уголки», похоже, было либо вопиющим преувеличением, либо безнадежно устарело. Я никогда не видел это растение в естественной среде и поэтому не знал, что искать: наверное, я представлял себе, что они стелются по голой скале, словно альпийские травы. Мы долго бродили по овечьим пастбищам и каменным россыпям и разглядывали обочины из кабины микроавтобуса. И в конце концов нашли первоцветы по чистой случайности – они росли в ручейках, мутных от известняка и сочившихся сквозь торф: на самом деле это характерная для них ниша, и вскоре я научился ее распознавать. Тут же Тони установил в блеклой траве свой методично усовершенствованный ветрозащитный туннель, и снимок был сделан. Когда я смотрю на него сейчас, отринув дикую идею, что первоцвет мучнистый – это минерал, порождение известняка, – то пастельная проволока стеблей, четко очерченных на фоне туманных холмов, кажется мне чуждой и манящей, как будто Тони, защитив растения от пеннинских ветров, парадоксальным образом выявил в них все живое и динамичное. И теперь мне видно в первоцвете то, что ускользало от меня, когда я был от него всего в нескольких футах. Это подлинный портрет первоцвета как такового, не хватает разве что ощущения рыхлой земли под ногами, и он выходит за рамки того эфемерного мига, когда щелкнул затвор объектива. На снимке – растение, которое держится за свое место так же давно и так же непокорно, как и «Первоцветы на камне». Но поскольку это фотография, на ней запечатлен определенный миг, и она открывает дверь к тогдашним вытравленным воспоминаниям, поэтому каждый раз, когда я смотрю на снимок, то вспоминаю и перелетных чибисов в небе над головой, и запах травы – как будто ее только что скосили, – и Тони, пристально вглядывающегося в первоцвет из своей пещеры.

Зародившийся в эпоху палеолита интерес к метафоре ветви получил развитие позднее на Ближнем Востоке, и не обошлось без парадокса: первое дошедшее до нас осмысленное изображение дерева было сделано в Междуречье, колыбели сельскохозяйственной революции, из-за которой в течение 5000 лет была уничтожена основная часть лесов на планете. Это изображение древа жизни между богом и богиней с шумерской печати, которая датируется примерно 4500 годом до н. э. [21] О шумерской печати см. Anne Baring and Jules Cashford, “The Myth of the Goddess: The Evolution of an Image”, London: Penguin, 1993. Богиня – это, скорее всего, Изида, и рядом с ней – змея, символ воды. Дерево меньше фигур бога и богини и стоит на чем-то вроде пьедестала, однако это, несомненно, пальма с симметрично расположенными листьями, на ней ясно видны два свисающих финика. Непонятно, считалась ли пальма божеством сама по себе или это просто какой-то священный атрибут бога или богини. Почти такие же параллельные ветви, иногда с висящими плодами вроде фиников, вырезаны у купелей во многих христианских церквах – и снова они рядом с освященной водой, и тоже обычно считаются символами райского древа жизни.

Именно такое идеализированное представление о «древе» – о монументальном ветвистом человеке (дети рисуют людей похожими на простые деревья и, наоборот, пририсовывают лица цветам) – поставило группу растений-долгожителей в центр многих мифов о сотворении мира и моделей вселенной, особенно в обществах, где уже были созданы свои многоэтажные разветвленные иерархии. Деревья соединяли небо и землю, они способны пережить не только отдельных людей, но и целые цивилизации, – очевидно, что это символы чего-то сверхчеловеческого, и многие религиозные нарративы играли с аналогиями между годичным циклом жизни дерева и духовным циклом рождения и смерти. В китайской мифологии есть дерево Киен-Му, древо жизни в 100 000 локтей. Буддийское древо мудрости о четырех ветвях дает начало четырем рекам жизни. Едва ли не самое знаменитое священное дерево – «мировое древо» древних скандинавов Иггдрасиль, которое обычно представляют себе в виде ясеня; впервые оно упоминается в древнескандинавской легенде в раннем Средневековье, хотя происхождение мифа, скорее всего, более древнее. Иггдрасиль – довольно загадочное древо жизни, поскольку имеет некоторое отношение к реальной экологии лесов. В мифе это средоточие преобразования энергии солнца и центр взаимодействия с другими организмами.