Аристотель - Политика (сборник)

5. А что такого рода именно стихия тел, в этом соглашается каждый даже и из прочих [мыслителей]. Никто, по крайней мере, из последующих [философов], даже признающих единое, не считает землю стихиею, – конечно, вследствие того, что она состоит из крупных частиц; каждая же из трех остальных стихий получила некоторое как бы господствующее значение: одни приписывают его огню, другие воде, третьи воздуху. Однако ж почему и о земле никто не говорит чего-либо подобного, как это делает большинство людей? Ведь говорят же, что все есть земля; говорит и Гезиод [97], что земля произошла первою из тел. Таким образом, это мнение оказывается исконным и общераспространенным.

6. В этом смысле тот, пожалуй, ошибся бы, кто принял бы за начало какую-нибудь из этих [стихий], кроме огня, или кто предположил бы, что принятая им стихия [98]плотнее воздуха и тоньше воды. С другой же стороны, если то, что по происхождению позже, в [порядке] природы существует раньше и если, очевидно, созревшее и смешанное позже по происхождению [99], то выйдет, конечно, напротив, а именно, что вода раньше воздуха и земля раньше воды.

7. Итак, о тех, которые установили одну причину вроде той, о которой мы говорили, сказанного достаточно. То же самое [можно повторить] и о тех, кто предполагает этих начал больше одного, как, например, Эмпедокл, который утверждает, что материя – это четыре тела. Ему можно сделать частью те же [возражения], частью некоторые особенные.

Ибо мы видим [100], что стихии взаимно происходят друг от друга, ведь, например, огонь и земля не всегда остаются одним и тем же телом (о чем сказано уже в книгах «О природе» [101]. Да и о причине движущегося, одна ли она или две их, он высказался, по нашему мнению, не совсем правильно и рассудительно.

8. Вообще [102]говоря, у тех, кто так учит, по необходимости уничтожается изменение; ведь [с этой точки зрения] из теплого не может стать холодное или из холодного теплое. Есть же, вероятно, что-то такое, что испытывает эти противоположные состояния, есть же какая-то единая природа, которая становится то огнем, то водой, – а о ней тот ничего не говорит.

9. Что касается Анаксагора, то, если ему приписывать учение о двух стихиях, можно больше всего опираться на основания, которых он сам не развил, но которым по необходимости следовал бы, если б ему привели их [103]. Ибо нелепо утверждать, что сначала все было смешано [104], с одной стороны, потому, что несмешанное должно прежде существовать [105], а с другой стороны, неестественно, чтобы первое попавшееся смешивалось безразлично с чем бы то ни было [106]. Кроме того, проявления и случайные свойства ему пришлось бы отделить от сущности, потому что смешение и разъединение присущи одним и тем же [телам] [107]. Но при всем том, если кто шаг за шагом рассмотрел бы в подробности, что он хочет сказать, то его учение, может быть, оказалось бы более новым и оригинальным.

10. Так, очевидно, что, когда ничто еще не было разделено, нельзя было дать этой сущности [108]никакого истинно соответствующего ей имени, например она не была ни белою, ни черною, ни серою и никакого другого цвета, но она была по необходимости бесцветною, потому что иначе она имела бы какой-нибудь один из названных цветов. На том же самом основании она была лишена и всякого вкуса, одним словом, она не имела ни одного подобного рода [свойства]. Итак, она не способна была быть ни какою-либо по качеству, ни какою-либо по величине, ни вообще чем-либо. Потому-то в таком случае ей было бы присуще то или другое из перечисленных свойств и какой-нибудь частный вид. А это невозможно, когда все смешано, потому что тогда вышло бы уже разделение.

Поэтому-то Анаксагор утверждает, что все смешано, кроме разума; только последний не смешан и чист [109].

11. Из всего этого выходит, что у него два начала: единое – это простое и несмешанное [110], и его другое [111]. [Это последнее – такого рода начало], которое мы назвали бы неопределенным [112], пока оно не определится и не станет причастно какому-либо виду. Итак, [все это] высказывается им не [совсем] правильно и не совсем ясно, но все-таки оно не далеко от тех учений, которые явились после и яснее изложены [113].

12. Таким образом, все эти [философы] оказываются склонными к вопросам о происхождении и уничтожении и о движении, ибо они исследуют начала и причины почти только в применении к подобного рода сущности [114]. Те же, которые распространяют свое учение на совокупность всего сущего, а в нем различают чувственно воспринимаемое и сверхчувственное, очевидно производят изыскание относительно обоих этих родов [вещей]. Поэтому на них можно бы дальше остановиться, [чтобы видеть], что хорошо они говорят и что неудачно относительно выставленных нами здесь [вопросов].