А. Гилл - На все четыре стороны

Я приехал в Шимлу за киплинговской Индией. Именно здесь отец Киплинга построил любительский театр и здесь, в роскошной гостинице «Сесил», писал его сын. Сейчас в ней любовно воссозданы имперская пышность и комфорт. В одном темном тупичке я отыскал букинистическую и антикварную лавчонки, словно перекочевавшие сюда прямо из «Кима» [25], но чем дольше смотришь вокруг, тем бледнее становятся призраки тех давних историй. Скоро я понял, что киплинговская Индия существовала лишь в сонной, затхлой атмосфере домов английских приходских священников. Искать ее в Индии так же бессмысленно, как отправляться за Ла-Манш в поисках Франции Грэма Грина. В конце концов, сам Киплинг не искал киплинговскую Индию, но я ношу в себе литературный груз империи и моей семейной, впитанной с материнским молоком мифологии, все эти чайные плантации и пробковые шлемы. Индия проникла к нам в души гораздо глубже, чем британское владычество – в души местных жителей. Вежливый и обходительный народ, индийцы всегда готовы сказать то, что вам приятно слышать: что они ужасно благодарны англичанам за железные дороги, и за почту, и за государственные службы, – но часто ли вы сами думаете о своей почте, или о железных дорогах, или о государственном аппарате? Британское владычество не было свергнуто преднамеренно, его не снесла волна народного гнева – оно просто утонуло в море житейской суеты под бременем забот о том, как раздобыть миску дхала [26]и несколько рупий. Индийская нищета поглощает все, и все преобразует на свой уникальный лад. Преображает, приукрашивает. Все эти хваленые государственные службы, вся эта канцелярия, которую мы им оставили, превратилась в сложнейший, немыслимый конгломерат циркуляров, анкет, резиновых печатей и разбухших папок. Постичь устройство индийской государственной службы так же запредельно трудно, как построить индийский храм. Покидая бомбейский аэропорт, я унес с собой девять разных штампов, причем последний из них мне с ухмылкой, пожав плечами, шлепнули на багажный ярлык, поскольку больше было уже некуда.

Бродя по пахнущим сосновой хвоей улицам Шимлы, я размышлял, как тактично и ненавязчиво индийцы похоронили те два столетия, которые провели с нами вместе и которыми мы так гордимся. Как мало от них осталось! И вдруг на площади неподалеку грянул военный оркестр, лучи заходящего солнца заблестели на шпиле суррейской церкви и остроконечной крыше офицерского клуба, перед которым вытянулись на карауле гуркхские стрелки [27], – и «скала времени разверзлась предо мной», как поется в одном христианском гимне, и годы откатились назад, и меня захлестнуло воспоминаниями о былом, затопило грезами о той поре и жизни, какой я в реальности никогда не жил, какая существовала лишь в книгах и на кинопленке, о белых слонах и мальчиках с опахалами, сипаях и реданах. Призрачное эхо нашего звездного часа – но его услышал только я, и это тоже характерно для Индии: все, о чем вы можете или хотите грезить, здесь есть, и все, что вам рассказывали, правда. Индия охотно принимает все мечты, все интерпретации – все они верны, но ни одна не объемлет собой всей истины, как в индуизме, этой самой привлекательной и самой раздражающей из религий. Он бесконечно покладист, но упорно фаталистичен. Он начинается с простой троицы, но потом к ней добавляются 30 миллионов, или 300 миллионов, или 3 миллиарда младших богов; все три цифры были сообщены мне как абсолютно достоверные. Массовая религия Индии ошеломляюще сложна и пугающе проста – ни одна другая страна на свете не верит ей, да и не может себе этого позволить. Нельзя обратиться в индусы, нельзя вскочить на медленно ползущий по гигантскому кругу поезд реинкарнаций на полдороге. Однако многие западники роются на этой колоссальной барахолке, отыскивая там что-нибудь полезное для себя, – например, занимаются йогой как физическими упражнениями, хотя это примерно то же самое, что в целях поправки здоровья бегать трусцой по Крестному пути.

Индии чужд здравый смысл, рациональный подход к действительности. Даже лопата, и та устроена здесь по-своему – это инструмент, предназначенный для двоих. Один держит ее за ручку, другой тянет веревку, привязанную к штыку. Как-то раз на сорокаградусной жаре я наблюдал, как пара трудяг – один с маленьким долотом, второй с киянкой – откалывала кусочки от скалы размером с купол Тадж-Махала. Они собирались сровнять ее с землей. Это была сизифова задача эпического масштаба, не поддающаяся выполнению в пределах обычной человеческой жизни. Но они действовали со спокойной неторопливостью людей, знающих, что вся жизнь лишь иллюзия и есть только карма, только ритмичное тюканье по камню в этой жизни как подготовка к следующей, в которой они, возможно, станут прорабами.