Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Сколь бы нелепыми ни были эти фантазии, факт остается фактом – ни последнее поражение Наполеона в 1815 г., ни смерть в 1821 г. не смогли послужить причиной его исчезновения в архивах истории. Многие во Франции с понятной ностальгией оглядывались назад, на времена, когда он заставлял трепетать Европу, да и старые солдаты других национальностей не забыли пережитое на службе под его командованием. Для многих он остался священной памятью, и люди продолжали собираться в годовщину его дня рожденья, коронации или смерти. Время от времени по Франции проносились слухи, будто он высадился где-то в Европе и маршем следует на Париж во главе огромной армии. Причем разговоры эти возникали периодически даже и после смерти Наполеона.

Движение романтиков сообщило новый спектр восхищению Наполеоном. Поэты вроде Альфреда де Виньи и Альфреда де Мюссе изображали его как исполинскую фиг уру, не похожую на обычных людей, принадлежавшую скорее к небесам, чем к земле, в то время как даже ненавидевшие его писатели, как те же Шатобриан и Виктор Гюго, видели в нем «поэта в бою», сверхчеловека и героя. И не только французов порабощала гигантская личность Бонапарта. В фантазии Гёте Наполеон представлялся «демоном», олицетворявшим мрачную – но более вдохновленную – составляющую дуалистической натуры человека – главным вершителем деяний. Для Генриха Гейне император французов был Прометеем, укравшим огонь с небес. Байрон подробно занимался его судьбой, а Уолтер Сэвидж Лэндор соткал вокруг него мессианский миф. Польский поэт-романтик Адам Мицкевич воспринимал Наполеона как некоего полубога, память которого необходимо чтить, а 1812 г. рассматривал как неудачное его воплощение. Даже и русских задевало величие былого врага, и довольно часто герои 1812 г. держали у себя в кабинетах статуэтки или гравюры с изображением Наполеона. Для них он являлся сосредоточением энергии, силы воли, действия. Он был колоссом, частью стихии, вызывавшим такое же восхищение, как проснувшийся вулкан или бушующий шторм.

В ссылке на острове Святой Елены Наполеон размышлял и фантазировал: ах, если бы он погиб в сражении под Бородино или при въезде в Москву, то остался бы в истории как величайший завоеватель и герой всех времен {1008}. Но, думая так, он ошибался. В классическом греческом театре герой существовал лишь в жанре трагедии, каковая заставляет людей выглядеть крупнее и добавляет роста фигурам, которые вовсе не обязательно добродетельны и привлекательны. Чем больше трагизма в действии, чем страшнее выпадающие на долю героя испытания, тем больше величия в его образе. То же можно сказать и о представлении романтиков, приходивших в восторг от концепции человека, проживающего трагичную жизнь. Чтобы быть воистину интересным, ему надобно явиться колоссом и жертвой.

Вальтер Скотт поспешил к Ватерлоо увидеть поле, на котором сокрушили гиганта, когда же Стендаль и Байрон впервые встретились в итальянской опере, последний хотел говорить только об отступлении из Москвы, засыпая французского романиста вопросами в отношении подробностей поведения императора. Именно катастрофа – несчастье – превратили Наполеона в их глазах в героя. Никого решительно не волновало, что он – он сам – и стал автором той катастрофы и на нем лежала вина за страдания и гибель сотен тысяч людей.

Некоторые, как Достоевский, пребывали под глубочайшим впечатлением от самой бесчувственности и чудовищного пренебрежения людской жизнью этого человека. «… Настоящий властелин , кому все позволено, громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне, – восхищается Раскольников Наполеоном в “Преступлении и наказании”, – и ему же, по смерти, ставят кумиры, а стало быть, и все разрешено. Нет, на этаких людях, видно не тело, а бронза!» {1009}

Но вовсе не надо быть мучающимся интеллектуалом, чтобы почувствовать элемент сверхъестественного в Наполеоне. На первой остановке после Ковно во время бегства из Сморгони в декабре 1812 г. император воспользовался благоприятной возможностью помыться и сменить белье. Когда же мамелюк Рустам отдал владельцу постоялого двора старую рубаху и чулки своего господина, велев выбросить их, то присутствовавшие там местные разрезали и растащили на сувениры старое белье Наполеона, чтобы хранить эти отрезки как священные реликвии. Такие памятные предметы, оставшиеся от ужасного отступления и собранные на берегах Березины и в других местах, окружал куда больший пиетет, чем артефакты, подобранные на поле под Маренго, Аустерлицем или Йеной {1010}.