Джордано Бруно - Изгнание торжествующего зверя

Первая часть третьего диалога

София.Не стоит, Саулин, пересказывать тебе подробно все речи, какие держал Труд, Рвение или Забота, или как там вы хотите ее называть (мне в целый час не перечислить всех ее имен); но я не хочу умолчать о том, что случилось, как только она со своими подругами и служителями отправилась занять место там, где, как мы говорили, находится недосужливый Персей.

Саулин.Говорите: я слушаю вас.

София.Вышло так (ибо шпоры Честолюбия часто умеют понукать и побуждать все героические и божественные умы вплоть до этих двух приятелей – Досуга и Сна), что не досужливо и сонно, а хлопотливо и быстро они явились раньше, чем успели исчезнуть Труд и Рвение.

Вследствие чего Мом сказал:

137. – Освободи нас, Юпитер, от скуки, ибо я вижу ясно – они не замедлят внести проволочку после отослания Персея, какой у нас было и так немало после Геркулеса.

Ему возразил Юпитер:

138. – Досуг не был бы Досугом и Сон – Сном, если бы слишком долго стали мучить нас чрезвычайным Трудом и Рвением, какие требуется проявить; ибо Труд, как видите, ушел отсюда, а эти находятся здесь в отрицательном смысле, т. е. вследствие отсутствия противоположных и враждебных им.

139. – Все пойдет хорошо, – сказал Мом, – лишь бы они не сделали нас настолько ленивыми и медлительными, что мы не смогли бы сегодня разрешить все, что нужно.

И вот начал говорить Досуг таким образом:

140. – Да, боги, иной раз бывает во зло Праздность, как еще чаще бывают во зло Рвение и Труд. Зато Праздность чаще бывает и лучше, и уместней, чем, в свою очередь, Труд. И я не верю, если только справедливость у вас, будто вы хотите отказать мне в равной почести, разве что узаконено у вас считать меня менее достойным. Наоборот, я верю, что сумею вас убедить (исходя из тех речей, какие раздавались здесь в честь и похвалу Рвению и Труду), я верю, когда нас поставят на весы разумного сравнения, то, если и не найдут, что Праздность одинаково хороша, во всяком случае убедятся, что я значительно его лучше, так что не только рядом со мною признаете Рвение добродетелью, но скорее – совсем обратно – пороком.

Кто это, боги, охранял достохвальный Золотой век? Кто его установил, кто поддерживал, как не закон Досуга, закон природы? Кто уничтожил? Кто изгнал его почти безвозвратно из мира, кто, как не честолюбивое Рвение, как не хлопотливый Труд? Не он ли замутил века, расколол мир и привел к веку железному, и грязному, и глиняному, поставив народы на колесницу и на некую вершину и обрыв, возбудив в них гордость, любовь к новшествам, страсть к почету и личной славе?

Тот, кто по существу был таким же, как и все, а иногда по своим достоинствам и заслугам ниже других, стал благодаря лукавству, злобе, злонравию возвышаться над толпою и поэтому получил возможность изменять естественные законы, делая свою страсть законом, коей служат тысяча жалоб, тысяча самолюбий, тысяча изобретений, тысяча рвений, тысячи других товарищей, впереди которых выступает столь ревностный Труд, не говоря о других, что скрываются в одежде этих самых, не показываясь открыто, как Коварство, Тщеславие, Презрение к другим, Насилие, Злоба, Притворство и не явившиеся к вам их приспешники, т. е. Притеснение, Захват, Скорбь, Мучение, Страх и Смерть, кои все суть исполнители и мстители некогда спокойной Праздности, но всегда усердного и любопытного Дела, Работы, Старания, Труда и тому подобных других имен, коими именуются, чтобы быть менее известными, и под которыми скорее скрывают, чем открывают себя.

Все восхваляют прекрасный Золотой век, когда я, Досуг, давал душам покой, мир и свободу от этой вашей добродетельной богини Работы: приправа голода одна могла делать сладкой и приятной для тела пищу из желудей, яблок, каштанов, персиков и кореньев, что доставляла благожелательная природа. И такая пища питала лучше, больше нравилась, дольше поддерживала жизнь, чем все прочие когда-либо изобретенные искусственные кушанья – плод деятельности и занятия, чьи служители обманывают и усыпляют вкус: приготовляя яд, как сладость, производя то, что более нравится вкусу, чем потребно желудку, и тем самым, в угоду прожорливости, вредя здоровью и жизни. Все превозносят Золотой век, а затем уважают и чтят как добродетель того самого палача, который задушил его, кто изобрел твое и мое; кто разделил и сделал собственностью одного иль другого не только землю (данную всем живущим на ней), но даже море и – того гляди – скоро даже и воздух. Не он ли положил предел чужой радости и сделал так, что то, чего было вдоволь для всех, стало в избытке у одних и в нехватке у других; отчего одни против своей воли стали жиреть, а другие – умирать с голоду. Он переплыл моря и, нарушив законы природы, смешал народы, которые разделила благосклонная мать-природа, и разнес пороки одного народа прочим. Ибо не так заразительны добродетели – конечно, если мы не станем величать добродетелями и благом тех, что из-за каких-то заблуждений и привычек называются и чтятся нами, как таковые, хотя всякий осуждает следствия и плоды их своим природным чутьем и разумом. Таковы суть природный разбой и глупость, и злодеяния захватных и собственнических законов моего и твоего, по которым тот справедливее, кто более сильный собственник; тот достойнее, кто ревностнее и предприимчивее, кто был первым захватчиком тех даров и участков земли, какими природа и, следовательно, божество безраздельно одарили всех.