Себастиан Хаффнер - План «Ост». Как правильно поделить Россию

Примечательно, однако, что эти возможности в мыслях и планах Гитлера в те двенадцать месяцев с июня 1940 до июня 1941 года доказуемо не играли ни малейшей роли. Он их ни разу не рассматривал, чтобы их потом отбросить, а мысль о такой политике вообще не приходила ему в голову. Кому он предлагал мир после победного похода во Францию, была не побежденная Франция, а непобежденная Англия – совершенно парадоксальное поведение, если этот момент однажды обдумать. Англия только что объявила войну, только что начала мобилизовывать свои силы и резервы, могла это делать совершенно спокойно, так как ее военно-морские и военно-воздушные силы обеспечивали защиту от вторжения. Англия не видела в предложении Германии устраненных причин войны, наоборот, вследствие новых агрессий Гитлера и его оккупации Норвегии и Дании, Голландии, Бельгии и Люксембурга эти причины для войны только увеличились – почему ей нужно было в этих условиях заключать мир? Готовым к миру является побежденный, а не непобежденный.

Войны ведутся, чтобы путем военной победы добиться от противника готовности к миру. Но если эту готовность к миру не используют, то военную победу разбазаривают. Гитлер не использовал свою победу над побежденной и готовой к миру Францией, а вместо этого направил предложение о мире непобежденной и ни в какой мере не готовой к миру Англии, не указав даже на какие либо уступки в спорных вопросах, которые привели к войне с Англией. Это была необъяснимая и элементарная политическая ошибка. А то, что он вместе с его победой над Францией упустил также уже никогда не повторившийся шанс объединить Европу и через такое объединение сделать приемлемым немецкое превосходство, увеличило эту ошибку до огромных размеров. Примечательно, что эта его огромная ошибка в литературе о Гитлере до настоящего времени едва ли просматривается.

Конечно, и здесь невозможно представить себе Гитлера как великодушного победителя и дальновидного, терпеливого миротворца. В его последней речи по радио 30 января 1945 года он сам обозначил себя как человека, «который всегда знал только одно: бить, бить и еще раз бить» – автопортрет, который понимался как самопохвала, но в действительности представлял самообвинение; возможно, даже преувеличенное. Гитлер мог быть не только способным к насилию, он отличался также хитростью и коварством. Но ему никогда не приходила на ум мудрость высказывания Кромвеля о том, что то, что приобретено силой, не является действительным приобретением.

Миротворцем он не был, этот талант у него отсутствовал. Это является, вероятно, той причиной, почему огромные шансы, которые он упустил летом 1940 года, в большинстве описаний Гитлера и Второй мировой войны практически не рассматриваются. Но это одновременно является причиной для того, чтобы на один момент остановить развертывание событий на лете 1940 года, чтобы правильно оценить сильные и слабые стороны Гитлера: никогда больше не видны эти силы и слабости в его изображении так полно и одновременно.

Гитлер имел ведь шанс добиться успеха и утвердить себя, который он отбросил. Он без сомнения доказал себя как образец в сочетании силы воли, энергии и работоспособности. Он свободно мог давать простор своим не незначительным политическим способностям, которыми он обладал: прежде всего, безошибочному чутью скрытых слабостей противника и способности такие слабости хладнокровно и моментально использовать. Кроме того, он обладал (и это он также доказал в этот исторический момент), вообще говоря, редкой комбинацией политических и военных талантов. Что в нем, однако, совершенно отсутствовало, так это конструктивная фантазия государственного деятеля, способного к длительному строительству. Поэтому он не смог довести дело до заключения мирного договора – так же, как раньше не довел внутринемецкое государственное устройство до конституции (мирные договоры являются ведь для межгосударственных отношений тем же, что конституции для государств). В этом ему мешали также его робость к определенности и его нетерпеливость, оба эти качества были связаны с его самовлюбленностью. Так как он считал себя непогрешимым и слепо верил в свою «интуицию», он не мог создать никаких учреждений, которые его связывали бы. А так как он считал себя незаменимым и хотел всю свою программу осуществить безусловно в течение своей жизни, то он не мог вырастить ничего из того, что требовало длительного времени, не мог ничего оставить своим наследникам, не говоря уже о том, чтобы позаботиться о наследниках (мысль о наследнике всегда была ему особенно неприятна).