Марлис Штайнер - Гитлер

Как правило, в полдень собиралось совещание, на котором заслушивали основной дневной доклад. Затем проходили встречи с гражданскими. Обед и ужин подавали в 14.00 и в 19.30; пища была простой, но трапезы длились часа по два, так как Гитлер пускался в продолжительные монологи (сотрудники Бормана записывали эти застольные речи; часть из них мы использовали в этой книге для изложения его взглядов). Страдая своего рода речевым недержанием, фюрер затрагивал самые разнообразные темы, но очень редко говорил о военных проблемах.

Климат в «Волчьем логове» был нездоровый; высокая влажность воздуха усугублялась огромным количеством комаров. Министр пропаганды, склонный идеализировать все относящееся к его идолу, описывал этот «немецкий центр ведения войны» как «курортное местечко», в котором Гитлер мог работать в полном спокойствии. Во время своего первого визита он застал фюрера в оптимистическом настроении – две трети большевистских сил были уничтожены или выведены из строя. В том, что советские войска применяли тактику выжженной земли, он не видел ничего страшного. «Если Европе грозит голод, – заявлял он, – немцы будут последними, кого он коснется». По грустной иронии исторической судьбы, немцы пересекли русскую границу в тот же день, что и Наполеон, но Гитлер не боялся повторения его печального опыта: шел 1941 год, и война велась не только силами пехоты, но и всей мощью бронетанковой техники, что, по его мнению, должно было облегчить завоевание. О Наполеоне мы вспомнили не случайно. С первых дней нашествия английская пропаганда постоянно проводила параллель между безумием Гитлера и бесславным концом французского императора. Но и сам Гитлер, восхищавшийся победителем Аустерлица, наверняка думал о нем начиная с лета 1940 года. Да и проект континентального блока весьма напоминал идею объединения стран под знаком континентальной блокады 1807 года.

К концу июля оптимизм Геббельса несколько поугас. Особенно его беспокоило негативное отношение немецкого населения к вторжению в Россию. 26 июля он записал: «Немецкий народ должен знать, что Германия сейчас сражается за свое существование и что мы стоим перед выбором: полная ликвидация немецкой нации или немецкое господство. Нам надо исправить ошибки, допущенные за четыре столетия. Если мы победим, наша история вновь обретет смысл. Если проиграем, это будет означать конец Германии». 29-го он рассуждает о «психологическом кризисе», но отказывается заглядывать далеко вперед: «У войны всего одна цель – победа». На следующий день: «То, что будет после победы, это проблема завтрашнего дня». Как всегда, подбадривая сам себя, он вспоминает о кризисах, пережитых партией, в том числе о кризисе 1932 года, когда цель казалась такой близкой и одновременно недостижимой. Но нацисты «поверили в свою победу и вдруг победили. То же самое будет и с этой войной». Еще более показательна запись от 1 августа: «Если бы я был английским министром информации, я сделал бы все возможное, чтобы дать понять немецкому народу, что для достижения приемлемого мира ему всего-то и нужно, что сбросить национал-социалистический режим», но, добавлял он, английский министр для этого слишком глуп. Надо сказать, что английская пропаганда вместо того, чтобы использовать растущее недовольство населения, ставила на одну доску немцев и нацистов.

В тот же день министр признал, что немцы ошибочно оценили силы противника. 8 августа он указал, что они исходили из того, что в Советской армии 10 тыс. бронетанковых машин, тогда как их действительно число составляет 20 тыс. Они были плохо информированы: несмотря на работу, проведенную во Франции, служба разведки не выполнила порученного ей дела. Если бы они знали об этом заранее, возможно, отказались бы от превентивной войны, но тогда платить по счету пришлось бы позже, и в гораздо более тяжелых условиях. Самое плохое заключалось в том, что невозможно закончить кампанию до наступления зимы, когда станет трудно подводить новые дивизии, что осложнит положение весной. «Мы должны готовиться к этому не только материально и психологически, но и предпринимая конкретные меры». В числе этих мер Геббельс называл обязательную трудовую повинность для женщин. Однако Гитлер выдвинул против этого предложения множество возражений.

На протяжении последующих дней тональность записей снова приобретает ноты оптимизма, но вот 18 августа он пишет: «Между нашими врагами и нами началась гонка против хода часов. Если нам удастся добиться удовлетворительного военного результата до первого снега и холодов, мы будем в большом выигрыше». На следующий день министр пропаганды пришел к фюреру и обнаружил того занемогшим: Гитлера терзали дизентерия и мигрень. Но вот о чем Геббельс не пишет и что нам известно из медицинских отчетов: Гитлер страдал гипертонией, и не исключено, что он перенес инсульт в легкой форме; во всяком случае, на его кардиограмме появились первые признаки атеросклероза. Личный врач фюрера доктор Морелль пришел к заключению, что бессонница, кишечные расстройства и неполадки с сердцем могут быть вызваны глубокой внутренней тревогой и нервно-психическим срывом, который его пациент отказывался признавать. В это же время у него впервые проявились симптомы трясущихся рук. Морелль, наблюдавший многих пациентов с неврастенией, не смел говорить с фюрером о неврозе, предпочитая употреблять такие термины, как «воспаление нервов» или «невралгия». Он лечил его инъекциями глюкозы, пиявками, выписывал ему витамины и мутафлор – таблетки его собственного изготовления против кишечных бактерий, согласно некоторым теориям, являющимся источником всех болезней.