Роберт Масси - Николай и Александра

«В партере было полно офицеров, – писала Анна Вырубова. – Они были в парадных мундирах, а в ложах – дамы, увешанные драгоценностями. Когда появились Их Величества, все поднялись и устроили им бурную овацию».

После событий в Спале прошло всего четыре месяца, и нагрузка для государыни оказалась непомерно большой. Во время приемов в Зимнем дворце ей пришлось выстаивать часами среди толпы, наполнявшей парадные залы. «Государыня была поразительно красива в голубом бархатном платье с высоким кокошником и фатой, усыпанной жемчугами и бриллиантами», – вспоминала А. А. Вырубова. Так наряжались русские царицы до того, как Петр I заставил знать одеваться на западный манер. На великих княжнах были сверкающие белые платья с алой Екатерининской лентой через плечо и бриллиантовой звездой. Но здоровье императрицы было подорвано. Во время одного бала, вспоминала баронесса Буксгевден, «она почувствовала такое недомогание, что едва стояла на ногах… Ей удалось привлечь внимание государя, который беседовал в противоположном конце зала. Когда император подошел к государыне, то едва успел подхватить ее, прежде чем она упала в обморок».

Однажды императрица появилась в Мариинском театре, бледная и молчаливая, в белом бархатном платье, на ней была голубая Андреевская лента. Находившаяся в соседней ложе Мюриэль Бьюкенен внимательно наблюдала за ней: «Ее красивое, трагичное лицо было бесстрастно… в глазах застыло загадочное серьезное выражение; казалось, поглощенная какой-то тайной мыслью, она витала где-то вдали от переполненного театра… Видно, не в силах более вынести чувства печали, она что-то прошептала на ухо государю, встала и ушла… По залу пронесся неодобрительный ропот».

На Пасху император подарил супруге изготовленное фирмой Фаберже яйцо с миниатюрными портретами всех царей и императриц Дома Романовых, в рамках с двуглавыми орлами. Внутри был сюрприз – глобус из вороненой стали, на котором золотом были инкрустированы две карты Российской империи, одна в границах 1613-го, другая – 1913 года. В мае 1913 года императорское семейство отправилось по стране тем же маршрутом, каким следовал от родовой вотчины до престола юный Михаил Романов, первый царь династии. В районе Верхней Волги, там, где великая русская река поворачивает к северо-западу от Москвы, царская семья села на пароход и отправилась в Кострому, на родину Романовых, где в марте 1613 года шестнадцатилетнего Михаила уведомили об избрании его царем. А. А. Вырубова писала: «Прибытие на Волгу сопровождалось необычным подъемом духа всего населения. Народ входил в воду по пояс, желая приблизиться к царскому пароходу». Великая княгиня Ольга Александровна вспоминала: «Повсюду, где бы мы ни появлялись, мы наблюдали проявление преданности, доходившей до экстаза. Когда наш пароход шел вниз по Волге, мы видели толпы крестьян, стоявших по пояс в воде, чтобы взглянуть на Ники. В некоторых городах я видела, как ремесленники и мастеровые падали на колени, чтобы поцеловать его тень. Раздавались оглушительные крики „ура!“».

Но самые главные события состоялись в Москве. В тот июньский погожий день небо было голубым и безоблачным. Находясь в десятке метров впереди своих лейб-казаков, император ехал верхом. На Красной площади он спешился и, следуя за вереницей иерархов церкви, читавших молитвы, вошел в Кремль. Императрице и наследнику, которые ехали за государем в открытом автомобиле, последние несколько сотен метров пришлось тоже идти пешком. «Цесаревича нес на руках лейб-казак, – вспоминал Коковцов. – Когда процессия остановилась, я услышал сочувственные возгласы при виде бедного беспомощного ребенка, наследника престола Романовых».

Когда торжества остались позади, государь и императрица пришли к различным выводам. По мнению Александры Федоровны, реакция простых людей явилась неоспоримым свидетельством связи царя с народом. «Вы сами можете убедиться, какие трусы эти государственные министры, – заявила она одной из своих фрейлин. – Они постоянно твердят государю о революционной опасности. А на самом же деле – сами видите – стоит нам только появиться, и сердца подданных тотчас принадлежат нам». В императоре же празднества пробудили желание отправиться в глубь России. Ему захотелось вновь совершить путешествие по Волге, побывать на Кавказе, возможно, и в Сибири. Великая княгиня Ольга Александровна впоследствии писала: «Видя эти восторженные толпы, кто бы мог подумать, что меньше чем через четыре года само имя Ники смешают с грязью?» Даже Коковцов, полагавший, что министров и членов Государственной думы незаслуженно обошли вниманием, признавал, что торжества прошли с успехом. «Предполагалось, что путешествие царя будет семейным торжеством, – писал он. – В ближайшем кругу государя понятие правительства, его значения, как-то стушевалось, и все резче и рельефнее выступал личный характер управления государем, и незаметно все более и более сквозил взгляд, что правительство составляет какое-то „средостение“ между этими двумя факторами (царем и народом), как бы мешающее их взаимному сближению… [Возникла] идея величия личности государя и вера в безграничную преданность ему, как помазаннику Божию, всего народа… В ближайшее окружение государя… внедрялось сознание, что государь может сделать все один, потому что народ с ним… Министры, не проникнутые идеей… абсолютизма, а тем более Государственная дума… – все это создано для обыденных дел, и чем дальше держать этот аппарат от государя, тем менее вероятности возникнуть… возражениям, напоминающим о том, чего нельзя более делать так, как было, и требующим приспособляться к новым условиям, уменьшающим былой престиж… „царя московского“, управляющего Россией, как своей вотчиной».