Делия Стейнберг Гусман - Сегодня я увидела…

Сегодня я увидела толпу… Может быть, завтра я увижу человека… И, возможно, спустя какое-то время всем нам вместе удастся увидеть человечество.

Сегодня я увидела старого человека.

Его состарили не годы – нет, это был человек среднего, даже неопределенного возраста, однако все в нем выдавало ветхость его представлений.

Старый человек – это тот, кто уверен: чтобы идти в ногу с модой, он должен носить одежду пастухов с Дикого Запада, пусть даже она совершенно ему не идет и совсем не соответствует его работе. Он также убежден, что легко сохранит молодость, если будет одеваться как подросток, и не замечает, сколь смешно и нелепо при этом выглядит. Он решил, что длинная борода придает ему вид романтика или интеллектуала, а может даже, по старой традиции, вид свободомыслящего человека, и не понимает, что она скорее пугает и отталкивает от него людей.

В словах он тоже добился полной «свободы»: забыв все красивейшие образные выражения родного языка, он заменил их набором пошлых и непристойных слов, пригодных лишь для оскорблений и брани.

Работает он с крайней неохотой, поскольку является сторонником оригинальной идеи, что работа – это рабство. Таким образом, даже то немногое, что он делает, получается у него плохо, и всю вину за собственные ошибки он привык сваливать на общество.

Чувства он заменил инстинктами. Его ужасает одна мысль о том, что кто-то может навязать ему нечто похожее на преданность, сострадание, нежность, сочувствие или любовь. Видя в любых взаимоотношениях между людьми не более чем простое взаимодействие клеточных систем, он предпочитает влечениям души влечения тела.

Он считает себя сильным, потому что умеет громко кричать и потому что открыто потакает своим инстинктам. Бесстыдство он называет храбростью, непонимание других – уверенностью в себе, отсутствие любви – умением владеть собой.

Его крайне редко увидишь одного; он панически боится одиночества, ибо оно может отворить наглухо запертые двери его внутреннего мира. Чтобы этого не произошло, он ищет общества точно таких же «стариков», которые гордятся теми же самыми представлениями, – и вместе они стремятся доказать, что так, как существуют они, должны существовать все.

Он занимается искусством (если это можно назвать искусством), которое не требует от него никаких усилий: не надо оттачивать технику, не надо упражняться долгими часами, не надо вкладывать в произведение никакого духовного послания, обращенного к другим людям. За неясными, причудливыми образами и формами он скрывает полное отсутствие творческого вдохновения и обвиняет других в том, что они «не понимают» этого искусства. Он предпочитает пронзительные звуки, случайным образом смешанные краски, бессмысленные формы, здания без фундамента, в которых нельзя ни жить, ни работать.

Он считает, что лучшая форма сосуществования людей – это «умеренная» свобода, или демократия, как он ее обычно называет, когда все имеют право говорить, что думают, – если, конечно, эти идеи не противоречат тому, что думает он сам. В общем, весь мир «имеет право» соглашаться с его концепцией свободы, которая ни к чему не обязывает его самого, зато налагает массу обязательств на «всех остальных» – это неопределенное выражение он относит к тем, кто будет работать, будет что-то делать, чтобы потом наш «старик» мог оценивать и критиковать все ими созданное.

Он предпочитает мнение подлинному знанию, ведь «знать» подразумевает «учиться», тогда как «иметь мнение» значит всего лишь «изрекать мысли». Итак, у него на все есть свое мнение, но едва ли он занимает активную жизненную позицию, поскольку уверен, что самое достойное занятие – искать недостатки в том, что создано другими. Принимаемые им решения всегда разрушительны по своей сути, он не способен предложить ни одной идеи, ведущей к созиданию и порядку. Одним словом, он находится на «детской» стадии развития мышления, как тот ребенок, который умеет только ломать игрушки, а потом плачет и просит родителей починить их.

«Старик» полагает, что Вселенная образовалась случайно и что с помощью математических формул и благодаря техническому прогрессу человек должен добиться полной власти над природой. Но мир как продукт случайности не вызывает у него ни малейшего восхищения, а тем более уважения, зато о себе самом он думает как о существе исключительном, которое невозможно ограничить рамками какого-либо определения, поскольку неопределимым является и сам Космос. И наш «старик» превращается в самодовольного спесивца. Он все играет и играет с машинами, как ему заблагорассудится, а они – хоть «старик» этого и не замечает – тоже творят что хотят. Он разбирается в самых сложных физических формулах, но давно разучился плакать от умиления при виде чудесных картин, которые рисует Природа.