Андре Конт-Спонвиль - Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

В самом общем понимании добросовестность есть не что иное, как любовь к истине. Вот почему она одна из главных философских добродетелей, разумеется, не в том смысле, что она присуща только определенному сорту людей, а в том, что философом в самом громком и в то же время обычном смысле слова может считаться только тот, кто ставит истину во всем, что касается лично его, превыше чести и власти, счастья или системы взглядов, даже превыше добродетели и любви. Лучше он будет знать, что он дурен, чем станет притворяться хорошим, и будет смотреть глаза в глаза собственной неспособности любить, когда такое случается, и собственному эгоизму, когда тот берет верх (то есть почти всегда!), чем лживо убеждать себя, что он великодушен и любвеобилен. В то же время он знает, что истина без милосердия – это не Бог. Еще он знает или думает, что знает, что милосердие без истины – вообще не милосердие, а обман. Спиноза называл эту радость познания «познавательной любовью к Богу», независимо от ее объекта («Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше мы познаем Бога»), потому что все – в Боге, а Бог есть все («Этика», IV, 24). Пожалуй, это немного чересчур, если допустить, что ни одна истина не есть Бог, как и сумма истин, а ни один Бог не есть истина. Но все-таки здесь сказано главное: любовь к истине важнее религии, ясность ума ценнее надежды, а добросовестность лучше веры.

Таков же по духу и психоанализ («истина, и только истина», как писал в одном из своих писем Фрейд), иначе он был бы не более чем разновидностью софистики, чем он порой и бывает и за рамки чего способен выйти только благодаря любви к истине, исключающей всякие иллюзии и самообман.

Таков дух нашего времени, если допустить, что в нем еще жив дух, не утраченный одновременно с верой.

Таков вечный и непостоянный дух, который смеется над всем, в том числе и над собой. Дух истины? Пожалуй, но главным образом – способ любви. Почитать истину, превращать ее в идола и божество значит лгать. Все истины стоят друг друга, и каждая не стоит ничего: мы не потому должны любить истину, что она есть добро, а истина представляется нам добром, потому что мы ее любим. Истина – не Бог; она имеет ценность только для тех, кто ее любит, только для людей правдивых, которые любят ее без слепого поклонения и следуют ей без заблуждений. Значит, на первом месте стоит любовь? Именно так, но лишь истинная любовь: первая в списке ценностей, но вторая в бытии.

Это дух того, кто искренность предпочитает лжи, знание – иллюзии, а смех – серьезности.

Таким образом, добросовестность ведет нас к юмору, как недобросовестность – к иронии.

Многих удивит, что мы причисляем юмор к добродетелям. Но дело в том, что серьезность, обращенная на себя, всегда предосудительна. Юмор спасает нас от этого и ценится именно за это, не говоря уже об удовольствии, которое он нам доставляет.

Если серьезность показывает на положение человека, находящегося, по меткому выражению Янкелевича, на равном расстоянии между отчаянием и беззаботностью, то юмор, напротив, присутствует одновременно на обоих экстремумах. Виан (42) говорил о «вежливости отчаяния» – беззаботность может его сопровождать. Напускать на себя важный вид – невежливо. Принимать себя слишком всерьез – смешно. Страдать отсутствием чувства юмора значит страдать отсутствием скромности, ясности ума и легкости; это значит быть слишком озабоченным собой, заблуждаться на свой счет, быть слишком строгим или слишком напористым и почти всегда – недостаточно великодушным, мягким и милосердным. Слишком серьезный вид даже добродетели придает что-то подозрительное и беспокойное: должно быть, этот человек только прикидывается добродетельным, чувствуем мы, или он вообще фанатик… Серьезная добродетель верит сама в себя, в результате чего теряет право именоваться добродетелью.

Впрочем, не будем преувеличивать значение юмора. Бывают негодяи с чувством юмора и герои без оного. Но то же самое можно сказать о большинстве добродетелей, как мы уже показали, что не является аргументом против юмора, который сам по себе тоже ничего не доказывает. Хотя если бы юмор что-то такое доказывал, разве он оставался бы юмором? Если угодно, это необязательная, составная, легкая и несущественная добродетель; в каком-то смысле забавная добродетель, ибо она насмехается над моралью и довольствуется собственной забавностью, но одновременно это прекрасное и драгоценное качество, которого человеку может, разумеется, не хватать, но это никогда не проходит для него бесследно, потому что в наших глазах он теряет часть уважения, даже морального. Святой без чувства юмора – очень печальный святой. Мудрец без чувства юмора, скорее всего, вообще не мудрец. Дух смеется над всем, отмечал Ален, и в этом смысле юмор является полноправной составной частью духа.