Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль - Власть воображения

С начала войны (и даже задолго до него) Черчилль не скрывал своего предпочтения к командованию войсками на фронте. «Политическая карьера, – говорил он частенько, – ничто для меня в сравнении с воинской славой». Но наш герой, уверенный в том, что унаследовал стратегический гений своего предка Мальборо, видел себя командиром дивизии, не меньше; слава не заинтересовалась бы младшим офицериком, да и как изменить ход истории во главе батальона? Впрочем, любое поле битвы притягивало Черчилля как магнит; к тому же все его друзья уже были там, в том знаменитом резервном полку, чьи ежегодные маневры в окрестностях замка Бленхейм он никогда не пропускал… Так 18 ноября 1915 г. майор запаса Уинстон Черчилль без лишней огласки поднялся на борт пассажирского корабля, следовавшего в Булонь.

У опалы все же есть границы. В Булони скромного офицера запаса Уинстона Черчилля, к его удивлению, встретил ординарец главнокомандующего сэра Джона Френча и препроводил в штаб маршала – замок в окрестностях Сент-Омера, где его ожидал самый горячий прием. Сэр Джон не забыл, что первый лорд Адмиралтейства проявил себя ценным союзником, когда его отношения с Китченером стали хуже некуда; впрочем, с тех пор они не стали лучше, и маршал Френч, предчувствуя надвигавшуюся опалу, не мог не симпатизировать министру, впавшему в немилость. Подобно многим военным и большинству политиков, Френч не считал Черчилля конченым человеком; у того не было ничего от пропащего ни в манере держаться, ни в речах… Как бы там ни было, но первая ночь нашего майора полевой армии не была лишена комфорта: горячая ванна, ледяное шампанское, изысканный ужин, мягкая постель… и превосходная новость: маршал предложил ему стать его адъютантом или принять командование бригадой, и еще было условлено, что до вступления в должность он пройдет подготовку к траншейной войне в батальоне гвардейских гренадеров.

20 ноября майор Черчилль узнал, что он придан 2-му гренадерскому батальону, стоявшему лагерем возле Мервиля, юго-западнее Армантьера [94]. Вечером его принял в штабе батальона подполковник Джордж «Ма» Джеффриз, который не любил незадачливых «парашютированных» ему на шею политиков и не скрывал этого. «Считаю своим долгом сказать вам, сэр, что с нами не обсуждали ваше назначение», – проронил он без тени любезности. Адъютант роты, видимо, решил не отставать от командира и заметил, что внушительный багаж придется оставить в тылу, поскольку «в армии более не принято держать вещей сверх того, что можно унести на собственной спине». Черчилль оказался во враждебном окружении в тяжелых условиях, которые стали просто невыносимыми, когда батальон прибыл на передовую под сильным обстрелом и занял полузатопленные траншеи перед изрешеченной осколками фермой…

Но сын лорда Рэндолфа, в его сорок один и при всей его тучности и привычке к роскоши, был так уж устроен, что вполне хорошо себя ощущал и в крысиной дыре, и в оксфордширском дворце; он сразу заявил, что «прекрасно себя чувствует», и даже добровольно вызвался сопровождать Джеффриза в его ежедневных обходах позиций на передовой – упражнении столь же физически тяжелом, как и опасном, выполнявшемся днем и ночью и, безусловно, способствовавшем установлению между участниками товарищеских отношений. Джеффриз предложил Уинстону расположиться в штабе батальона, где снаряды противника рвались не так часто, но, к его удивлению, тот предпочел обустроиться в передовой траншее: «Я должен признать, – напишет он впоследствии, – что мои мотивы вполне были достойны удивления. Дело в том, что в штабе батальона потребление алкоголя было строжайше запрещено; там пили только очень крепкий чай с концентрированным молоком – напиток удивительно гадкий. В траншеях, напротив, нравы были свободнее».

Вот так становятся героями… Подобные принципы могли лишь добавить популярности Черчиллю среди окопников, у которых о политиках было совсем иное представление. Правда и то, что он привез собой бесчисленное множество бутылок виски, порто, коньяка и шерри; он без конца получал посылки с провизией, которыми щедро делился, и ему даже удалось достать бог знает откуда котел и ванну, которыми он охотно разрешал пользоваться в те редкие случаи, когда не занимал их сам. Но было и нечто другое: добродушие, выносливость и хладнокровие новичка вызывали восхищение у его товарищей-офицеров, тем более что в них не было ничего напускного; Черчилль, обладавший даром почти мгновенно преобразовывать свои мечты в реальность, действительно был очарован этой «приятной жизнью среди приятных людей», которая предоставляла ему уникальную привилегию «заглянуть в сверкающие глаза опасности». Как и в Малаканде, под Омдурманом, Ледисмитом или Антверпеном, в его надменном безразличии к вражескому огню было что-то пугающее; он часто не снисходит до того, чтобы спрятаться в укрытии, вокруг него осколки снарядов сыплются дождем, пули очерчивают его силуэт, дырявя фляжку или застревая в карманном фонарике; многие стоявшие с ним рядом были убиты или ранены, но этот человек оставался неуязвимым. Однажды Уинстон вышел из своего крошечного блиндажа поболтать с одним праздным генералом, и через пару секунд туда влетел снаряд, начисто снеся голову находившемуся там офицеру…