Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль - Власть воображения

Однако вечером того же дня, когда Уинстон играл в карты с друзьями из Адмиралтейства, ему доставили записку из Министерства иностранных дел, в которой было всего восемь слов: «Германия объявила войну России». Черчилль немедленно отправился на Даунинг-стрит, 10, мимо развода караула конных гвардейцев, и объявил премьер-министру, что намерен отдать приказ о всеобщей мобилизации военно-морских сил – именно то, что кабинет решил не делать… Первый лорд добавил, что завтра перед кабинетом примет всю ответственность на себя. И снова Асквит дает молчаливое согласие. «Премьер-министр, – напишет Черчилль, – чувствуя себя связанным решением кабинета, не проронил ни слова, но его взгляд ясно говорил о том, что он согласен. Я вернулся в Адмиралтейство и тотчас отдал приказ о мобилизации».

На следующий день, в воскресенье, 2 августа, кабинет министров утвердил приказ, прямо противоположный решению, принятому накануне. Еще прошлой ночью Грей уведомил французского и германского посланников, что Англия не позволит немецкому флоту выйти в Ла-Манш или Северное море для нападения на Францию; и это решение министры также должны были теперь одобрить задним числом. Тем не менее они воспротивились другим инициативам, двое из них – Морли и Бёрнс – даже подали в отставку; и еще до конца заседания Асквит заявил, что налицо кризис правительства, чего нельзя было отрицать. Черчилль, ставивший национальные интересы намного выше лояльности к партии, обратился к своему другу Ф. Э. Смиту с просьбой выяснить у лидеров консерваторов, не расположены ли они войти в коалиционное правительство? Тори отнеслись к этому демаршу «бленхеймской крысы», чье предательство еще не забылось, с превеликим недоверием; Бонар Лоу не без основания заметил, что предложения такого рода должны исходить от премьер-министра…

События продолжали стремительно развиваться: вечером того же дня получено известие о германском ультиматуме Бельгии. На следующий день, 3 августа, на очередном заседании кабинета в отставку подали еще два министра. Пока велись прения, поступило сообщение, что Бельгия отклонила ультиматум и бельгийский король требует вмешательства Великобритании. Несмотря на то что ситуация в этой связи стала совершенно иной, министры смогли договориться только о немедленной мобилизации вооруженных сил, приказ о которой был отдан накануне премьер-министром по предложению лорда Холдейна. В течение всего заседания Черчилль не прекращал попытки привлечь Ллойд Джорджа на сторону «интервенционистов», тайком передавая ему записки. Вечером, когда немецкие войска уже перешли бельгийскую границу, сэр Эдуард Грей доложил палате общин внешнеполитическую ситуацию и напомнил о юридически подтвержденных обязательствах Англии в отношении Бельгии и о моральных обязательствах в отношении Франции. Его речь была встречена овациями, ясно свидетельствовавшими о поддержке подавляющего большинства депутатов; Черчилль вспоминал впоследствии: «Ни он, ни я не могли задержаться в палате надолго. Когда мы вышли, я спросил его: “Что-то теперь будет?”, и он ответил: “Теперь мы направим им ультиматум и потребуем прекратить вторжение в Бельгию в двадцать четыре часа”».

Это было сделано утром 4 августа. Ультиматум был составлен Греем и Асквитом; у Германии оставалось время до полуночи, чтобы остановиться и не нарушать нейтралитета Бельгии. Накануне вечером Черчилль запросил у Асквита и Грея разрешение приступить к выполнению англо-французского плана обороны Ла-Манша, направив им письмо, которое завершалось очень по-черчиллевски: «Я приму для этого все меры, если только вы мне не запретите это прямо и определенно». На следующий день, когда все еще ждали истечения срока ультиматума, первый лорд требует у Асквита и Грея разрешить британским кораблям открыть огонь по немецкому линейному крейсеру «Гебен», обнаруженному у побережья Северной Африки. «Уинстон, – напишет Асквит своей приятельнице Венеции Стэнли, – уже нанес боевую раскраску, и ему не терпится потопить “Гебен”». Черчилль с жаром приводил свои доводы кабинету министров, но те были непоколебимы в решении соблюсти все формальности: никаких боевых действий до истечения срока ультиматума.

Пока тянутся последние часы отпущенного времени, можем задать себе вопрос: действительно ли с такой радостью Уинстон Черчилль ждал начинающейся войны? Многие коллеги ее замечали и возмущались, но они видели лишь часть правды. В действительности провал попыток примирения был для него болезненным ударом, ведь еще 29 июля он поддержал Грея, рекомендовавшего созыв конференции великих держав, которая была бы последней возможностью разрешить споры мирным путем. И такой шаг был сделан, но кайзер не пожелал пойти навстречу [81]. На следующий день, когда к Черчиллю пришел попрощаться немецкий судовладелец Альберт Баллин, тот «чуть ли не со слезами на глазах умолял его не воевать». За два дня до этого Уинстон написал жене: «Я сделаю все возможное для сохранения мира, и ничто не заставит меня нанести удар несправедливо». Правда, к этому он добавил: «Приготовления [к войне] совершенно заворожили меня своим отвратительным очарованием».