Владимир Дружинин - След Заур-Бека

Не задерживаясь, я сразу прохожу в следующую комнату. Это спальня с одной кроватью, со стопой толстых фолиантов, заменяющей тумбочку. Дальше хода нет. Я перевожу дыхание. Вощажников исчез. Пусто.

Что я теперь скажу Смолякову? Видел Вощажникова, но не задержал. Не успел.

Бегло знакомясь с лабораторией, я уже собираюсь уходить. Мысленно складывается в уме рапорт капитану. В лаборатории обнаружен набор реактивов. На полу разбитая пробирка с серебристо-серым порошком. Неприятный, горький запах. Вощажников уронил её или бросил, когда погас свет.

А это что? Поднимаю с пола два листка бумаги. Почерк профессора. Чернила свежие. Листки заполнены формулами. Я читаю их с яростью. Формулы ядов. Сильнейших ядов.

Нет ли ещё бумаг? На подоконнике — маленькая записная книжка. И в ней формулы, набросанные угловатым вощажниковским почерком. Но это старые записи. А вот свежие, карандашом. Он, видите ли, каждый день мерил себе температуру и снабжал примечаниями: «Дело швах», «Шалит сердце», «Сегодня надо встать, а ноги, как из сырой глины». Мелькает немецкая фамилия Корн. «Нет Корна». «Спросить Клиха — не видел ли Корна». И ещё: «Проклятье! Если бы тут был Корн».

Кто такой Корн? Небось, один из шайки. Я прячу записную книжку в карман — отдам капитану. Ещё раз провожу лучом по подоконнику. Жёлтый конверт. Адресован Вощажникову на Васильевский остров, где постоянная его квартира. Извлекаю сложенный вдвое листок.

«Дорогой профессор!

Довольно вам прозябать в своей скворечнице. Перебирайтесь ко мне на Боровую. Есть дровишки и ещё кое-что для организма. Смею надеяться, что мы друг другу пригодимся. Жду непременно. Ваш Клих».

И письмо я оставил у себя. «Да, они пригодились друг другу», — подумал я. На письме дата — третье декабря. Сегодня восьмое. Значит Вощажников недавно перебрался сюда.

Все эти мысли промелькнули в моём сознании, когда я засовывал в карман письмо. В ящике лабораторного стола я нашёл ещё открытку от дочери профессора Лизы — жены Клиха. Она писала из Омска. И, наконец, я выяснил, как освещается лаборатория. В углу стоял большой аккумулятор с круглой лампочкой на крышке. Концы проводов были разъединены.

Теперь — к Смолякову.

Но тут снова случай вмешался в мои намерения. В парадную дверь постучали.

— Кто там? — крикнул я.

В свете фонаря жирно блеснула тяжёлая задвижка. Я положил на неё руку. Секундная пауза. Затем:

— Вам посылка.

Голос глуховатый, слова произнесены торопливо и с лёгким акцентом. Я спросил:

— Для кого посылка?

— Для Шараповых.

Я отодвинул засов, быстро отошёл в сторону и погасил фонарь. Когда стучавший переступил порог, я запер дверь. Потом, сообразив, что прикрытие темноты мне не нужно, включил фонарь. Очертилась спина невысокого, коренастого человека, одетого в шинель.

— Идите прямо, — сказал я.

Не оглядываясь, он пошёл по коридору. Когда я поровнялся с входом в комнату Клиха, я крикнул посетителю, чтобы он вошёл туда. Затем проводил его в лабораторию, предложил сесть и включил свет от аккумулятора. С минуту я смотрел на него, а он на меня. У него было плоское лицо с жиденькими усиками. Красный, припухший от мороза нос. Я первый нарушил молчание:

— Где посылка?

— Я вас не знаю, — проговорил он.

— Это неважно.

— Я не доверю посылку случайному человеку. Это очень большая ценность сейчас.

— Продукты?

— Да. Продукты.

Боится. Врёт. Ну хорошо же. Повинуясь внезапному решению, я сказал:

— Но Клиха нет.

Он помолчал и спросил:

— Где Клих?

Верхняя губа его поднялась и дрогнула. Он растерялся. Я понял — почему: условленная встреча с Клихом не состоялась. А у меня план действий созрел окончательно. Я смотрел на вздрагивающую губу и гадал — выйдет ли? Попробую.

— Клих ушёл по срочному делу, оставил здесь меня.

— Да?

То, что я назвал имя Клиха мимоходом, непринуждённо, видимо, успокоило негодяя. И тут я, совсем осмелев, выложил последний козырь.

— Можете быть спокойны. Я тоже участвую в операции по уничтожению хлеба.

— Ах, так?

— Вообще, странно — чего вы опасаетесь? — продолжал я, подавляя ярость. — Что вам может угрожать? Судьба города решена. В нём ещё нет немецких войск, но он, по существу, уже взят. Вам говорили это? Город умирает с голода. Город не может сопротивляться. Говорили?

Он заёрзал. Моя резкость подействовала на него. Он выдавил смущённо: