Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность

– Скажу за себя, пусть я провалюсь на этом месте, если обидчики твои не будут чесать тебе пятки, когда станешь умен. Лиса считают хитрым, а он умный!

Война посеяла в семье тихую панику. А однажды, когда отец принес с ночной улицы листовку, сброшенную с немецкого бомбардировщика, в которой указывалась точная дата оккупации Саратова, поспешно начали готовиться в дорогу. Быстренько набили и увязали несколько чемоданов, вернули одолженные знакомым деньги, купили билеты. Всю ночь перед выездом Ефим просыпался, разбуженный голосами родителей.

А утром узнал – он пока не едет. Отец повел его в кладовку, показал, как отпирается сложный самодельный замок, распахнул дверь. Снизу доверху, в несколько рядов, вдоль стен стояли банки мясных консервов, а посредине оцинкованные бидоны с постным и сливочным маслом.

– Это золото, – сказал отец, отводя глаза в сторону. – Грех оставлять столько добра на разнос.

Ефим стоял не шевелясь. Ему стало жалко себя. Мир, который восемнадцать лет воспитывал его, считал таких людей подонками.

Ефим бросился вон из комнаты. Отец сухими пальцами зацепил его плечо, сжал больно, сказал жалостливо:

– Не суди. Не насилую… Хоть выкинь, хоть раздай нищим. Только помни: ключи от квартиры и каморки будут на прежних местах, – и отпустил.

Почти неделю Ефим провел в семье школьного товарища. Потом пошел в военный комиссариат и настоятельно, ожесточенно потребовал взять его в армию. Хоть в обоз.

– Специальности не имеете. Может быть, полезное увлечение? Радиодело, например? Как с языком?

– По-немецкому «отлично». Читаю и почти свободно говорю.

– Ждите повестку.

Чтобы не проморгать посыльного с вызовом из военкомата, пришлось вернуться в свою квартиру.

В жаркое лето полуподвал сохранял прохладу. Мягкая кровать с положенными на нее стопками чистого накрахмаленного белья, большой стеллаж с редкими книгами, тикающие старинные часы располагали к покою. Ефим знал, где спрятан ключ от кладовой, а разыскал в кухне мешок с сухарями и, налив из водопроводного крана воды в кружку, сел за стол, положив перед собой книгу.

Через два дня сухари надоели, и он отсыпал немного муки из отцовских запасов. Чуть-чуть масла, взял одну баночку консервов…

Много читал, лежа. Все больше про героическое. Откладывал книгу, думал и утверждался во мнении, что на фронте он будет не трусливее других, может быть, и посмелее. Наверняка, посмелее.

Повестку принесла белобрысая пионерка. Как на крыльях летел Ефим к военкому и его предложение пойти учиться в разведшколу встретил восторженно.

– Ваше «да» будет иметь силу через полмесяца. Есть время подумать. А пока советую вступить в добровольную санроту при госпитале. Поможете разгружать эшелоны с ранеными. Гоп?

– Гоп! – машинально повторил Ефим.

Дома его ждало письмо от отца. Замусоленный треугольничек принес тревожную весть: заболела мама, заболела серьезно. Чтобы поднять ее на ноги, нужно достать редкое лекарство. Отец как можно скорее рекомендовал обратиться к одному из знакомых, не жалеть ничего, «иначе мы можем лишиться матери!»

Раздумывать было некогда.

Ефим побежал по указанному адресу, нашел папиного знакомого, тот пообещал лекарство с мудреным названием, только не за деньги. Ефим согласился – он уже не раз пользовался продуктами из кладовой и знал наперечет, что там есть.

Вечером вместе с ребятами и девчатами из санитарной роты впервые выносил раненых из вагонов, прибывших из-под Сталинграда. Впервые услышал, как люди дико кричат от боли, скрежещут зубами или жалко бормочут в бреду. Увидел красные забинтованные культяпки вместо рук и ног. Слезы, промывающие светлые дорожки на грязных небритых щеках. Вошь на белом лбу безрукого лейтенанта, только что вынесенного из теплушки. Сопровождающая раненого медсестра попросила нести его осторожнее – это знаменитый разведчик.

Придя домой, Ефим не мог засунуть в рот кусок хлеба – его тошнило.

При следующей выгрузке один раненый на глазах у Ефима в буйном беспамятстве сорвал с головы бинт и обнажил пульсирующую кровавую впадину у виска. У Ефима закружилась голова, он выпустил из рук носилки и грохнулся в обморок.

Ни в госпиталь, ни в военкомат он больше не пошел. Знакомый, который доставал для матери лекарство, устроил его на склад военной школы. Этому способствовал комсомольский билет Ефима Мессиожника, пока чистый, незапятнанный, хотя уже без отметок о взносах за последние три месяца.