Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность

Ожников вставил стекло в витрину, в старые отверстия вжал кончики гвоздей. Теперь все выглядело как и прежде, только на месте маленькой фотокарточки светлел квадрат с бурыми остатками клея на углах.

Ножка стула вылезла из дверной ручки тихо. В коридоре Ожников осмотрелся, вытер платком потную шею. И зашагал, сильнее, чем всегда, припадая на короткую ногу.

Соблюдая своеобразный маршрут, построенный на принципе «от нужного человека к возможно полезному», он стал обходить кабинеты, задерживаясь у их хозяев по-разному – от минуты до получаса. К концу рабочего дня привезенный им толстый портфель стал тощим. Портфель похудел, а настроение улучшилось. Хорошее настроение повело его в буфет, и там, не на виду, а в пахнущей селедкой комнатке за прилавком, портфель снова разбух.

Много полезных дел провернул сегодня Ожников. Успел замолвить словечко за Лехнову с Батуриным – и оно подействовало: оба получили только устные выговоры. Договорился об увеличении лимитов на кирпич для жилстроительства. Организовал звонок в Сельхозтехнику, и Павел Комаров получил все, что ему было положено по накладной. Почти пять часов прошло, как Павел с Руссовым улетели. Ожников побывал у председателя врачебно-летной комиссии, и тот пообещал ему связаться с московскими коллегами и походатайствовать за Михаила Михайловича Комарова. Комэск вот уже третий год проходил годовую медкомиссию только в Москве и ездил туда с Ожниковым. Зашел Ожников и в кабинет к инспектору Гладикову. Разговор между ними состоялся светский, интеллектуальный: о влиянии «дыр» в атмосфере на погоду земного шара, о великолепных достижениях шахматиста Спасского, о пьесах братьев Тур и неуемной фантазии плодовитых братьев Стругацких. Литература уже не удел отдельных великих, она делается семьями. В единении – сила!

Покрасовавшись друг перед другом эрудицией, перешли к прозе жизни.

– Как только будешь близ заповедника, Эдвард Милентьевич, загляни к замдиректора. Он передаст для меня пустячок.

– Не секрет?

– Секреты от тебя? Уволь… Раздобыл он древнюю поделку Мяндаша. Непременно желает подарить.

– За сколько?

– Я ж сказал, подарить.

– Мяндаш – мастер?

– Какая серость! Жить в тундре и не знать о Мяндаше? Стыдно, Эдвард Милентьевич! Мяндаш не мастер. Мяндаш – идол, легенда. Человек-олень! Одна из Кольских легенд рассказывает о том, что олень Мяндаш на пороге жилища, где обитала его жена, «дочь человеческая», и дети его, превращается в человека. И когда однажды он не смог обернуться человеком и навсегда убежал в тундру, «то и дети все его, все Мяндаш-парень, ребятки его, все за ним побежали». И даже самый маленький, тот, что на коленях у матери был и грудь сосал, и тот встрепенулся, обернулся пыжиком-олененочком, соскочил с коленей матери и туда же, в тундру, за оленями. С тех пор Мяндаш-олень начал свой вечный путь по бескрайней тундре. И будет Земля, пока Мяндаш бежит по ней, и будет Солнце, пока Мяндаш видит его…

– А древних икон у твоего замдиректора нет?

Ожников не мог ответить. Он продолжал говорить и слушать себя:

– Из-за Каменского, из-за Имандры, из нутра Матери-Земли бежит Мяндаш – дикий олень. Мяндаш-пырре имя ему, он начало жизни от края до края Земли. Мяндаш-пырре бежит, златорогий олень. Путь его – Солнца путь, туда ему и бег…

– Фигура Мяндаша золотая? – Гладикову всё же удалось прервать Ожникова.

– Золото – тьфу, уважаемый Эдвард Милентьевич. Сейчас поделка древнего богомаза, резчика, скульптора цены не имеет. Нет цены Мяндашу-пырре. Будешь в гостях, покажу тебе альбом с древними изображениями человека-оленя. А такого, что нашел мой друг, на фотографиях нет. Нет! Понял?.. Да, к слову, о фотографиях: заглянул сегодня в конференц-зал, вижу, кто-то мою фотокарточку с витрины ветеранов слямзил.

– Не может быть!

– Сам видел! Она в, единственном экземпляре была.

– Подожди, не волнуйся! – Гладиков снял телефонную трубку и позвонил инструктору политотдела, отвечающему за оформление конференц-зала.

Ожников прислушивался к их разговору, постепенно вытягивая шею, настораживаясь. Когда Гладиков повернулся к нему, то увидел матово-белым длинный нос Ожникова и неспокойные глаза…

– Да не волнуйся ты, Ефим Григорьевич! Если и сняли твою фотографию, то инспектор прилепит другую. Он позаботился и заранее снял копии.

Ожников онемел с открытым ртом. Неизвестно, сколько бы он так стоял, но в комнату, широко распахнув дверь, шагнул Батурин.