Владимир Казаков - Вечный порт с именем Юность

– Ну, это уж чисто субъективное восприятие.

– Пусть. Чистить кляксу он не стал. Знаете, этот скипидар неприятный – чих вызывает. Я застеснялась даже. Он говорит: «Если вам нравится моя мазня, постойте тихо и не более пяти минут. Не люблю, – говорит, – когда у меня за спиной пыхтят!» Но я тихо не могу, Владимир Максимович. Узнала, что он клубный художник, заставила его назваться. А через пять минут он меня выгнал, даже не спросив имени. Ужасный невежа!

– Сколько вам лет, извините, Наташа?

– Двадцать один. Скоро будет, – с удовольствием ответила девушка.

– Как звать невежду?

– Николай, и, кажется, Петрович.

– Фамилия? – перестав жевать, быстро спросил Донсков.

– Батурин. Представительный. Лицо как у бога войны!

– Клубный художник, говорите?.. Ну, ну… Понравился, значит? А возраст?

– Средний. Ходит, как топтыгин, вперевалочку. Через час я опять в клуб заглянула – его уж там не было. Потом ходила в лес. Б-рр, там больно уж темно, сыро и холодно. Но воздух! Густой! Жевать можно!

Расправившись с бутербродами, и допив чай, Наташа встала, одернув шелковый халатик.

– Делаю вам ручкой, Владимир Максимович. Спать хочется. До завтра. Раскладушка и постельные принадлежности внизу у вахтерши. Сами принесете или попросить ее?

– Не беспокойтесь, приятных сновидений!

На первом этаже в поставленных друг против друга мягких креслах восседали обе старушки. Неторопливо работая вязальными спицами, вполголоса разговаривали. При появлении Донскова одна, покряхтывая, встала, проводила его в каморку, откуда он вышел, нагруженный тюком и раскладной кроватью. Поднимаясь по лестнице, услышал:

– На шее стоял мушшина-то! Женить надо…

«Успела поделиться, когда ходила за вторым стаканом чая, – сообразил Донсков. – Болтуха!

– Спокойного дежурства, бабушки!

– Шпи, шпи, благодати тебе, шинок! – ласково прошелестело в ответ.

Над самой крышей прогремел вертолет – чей-то экипаж возвращался с задания.

Прилетел на базу Руссов с авиатехником Галыгой.

Федора Ивановича Руссова по имени-отчеству в эскадрилье называли редко. Чаще – Федей, еще чаще – Крохой – за рост под два метра и медвежью силу. Один из немногих, он был летчиком-универсалом: имел допуск к полетам на всех типах вертолетов, легких самолетах и командовал экипажем единственного в подразделении большого корабля-метеоразведчика. Кроме него скоростной корабль пилотировал только Комаров да иногда старший инспектор управления Воеводин.

Руссов отличался цепкой памятью и любовью к теории полетов, превосходной техникой пилотирования, в двадцать семь лет получил звание летчика первого класса, чего в Аэрофлоте добиться непросто и к сорока годам. И все же, когда в верхах речь заходила о поощрении «личного состава», Руссова забывали. Редко вспоминал даже Комаров, считавший молодого пилота необычайно талантливым. Почему так? – никого не интересовало. Виноват, наверное, был характер Руссова. Затворник. Молчун. «Рабочая лошадка». Он никогда не отказывался от самых простых полетов, которые мог выполнить «зеленый» летчик, не кичился работой в трудных спасательных операциях. Всегда старался сесть в последний ряд и был нем на собраниях. Рядом с ним всегда пристраивался Богунец.

Вот и этот рядовой полет на рудник с бочками спирта на борту Руссов выполнял, уже налетавшись «по горло».

Спустившись по скобам из пилотской кабины, Руссов подождал, когда из фюзеляжной двери выпрыгнет авиатехник Галыга, и сказал ему:

– Я тобой недоволен. Подумай, Степан! – Отвернувшись от остолбеневшего техника, ушел.

Степан Галыга стоял в растерянности несколько минут, проклиная себя за то, что не спросил, чем же недоволен командир вертолета. Тем, что попахивало от него, Галыги, спиртом? Или тем, что на взлете с рудника «взбрехнул двигатель»? Или он догадался?.. Если последнее…

И перед Галыгой отрывочно встала картина происшедшего на руднике.

Круг над рудником.

Сели на пригорке, где посуше, куда указал он, техник.

Пилоты ушли в столовую закусить.

Подошел трактор с прицепом. Двое рабочих и кладовщик.

Кладовщик залез в вертолет считать бочки со спиртом.

За ним, соорудив из досок накат, залезли рабочие.

Вот скатывается первая бочка.

Вторая…

Третья… Всего их двадцать.

Пятнадцатая… Галыга видит, как кладовщик ставит галочку в потрепанную записную книжку.

Пятнадцатая… Она идет по настилу косо, скособочась, падает и откатывается в сторону.