Рахим Эсенов: Предрассветные призраки пустыни

Нуры послушно отвернулся от зарева. Впереди черной стеной стояла ночь. Она прикрыла собой басмаческие отряды и всех, кто шел в их обозе.

А в ауле в это время красноармейцы помогали тушить пожар, разбирали догоравшие юрты, перевязывали раненых — военных, местных жителей, расставляли вокруг аула боевое охранение, засады.

Таган, с темным, опаленным лицом, в обгоревшем халате, нес на руках младшую дочурку — маленькую Бостан. Стоны умирающих, причитания над убитыми наводили неописуемую жуть. Казалось, аул и его оставшиеся в живых обитатели никогда не дождутся рассвета и земля не сумеет сбросить с себя это чувство тоскливо-беспокойного страха. В ушах Тагана стоял дикий визг юзбаша, безысходный крик бедняжки Джемал, забившейся в лапах басмача, когда тот подхватил ее на седло.

Рядом с Таганом шла жена, прикрывая опухшее от слез лицо платком, по другую сторону — Ашир с большим багровым синяком под глазом. Красноармейцы расступились перед ними.

Семейство подошло к освещенному факелами медпункту, где русский фельдшер с засученными по локти рукавами гимнастерки делал перевязки раненым и обожженным. Таган приблизился к нему, переступая через лежащих на земле. Фельдшер склонился над умирающим старейшиной рода Аннамуратом. Простреленная грудь старика тяжело вздымалась при каждом вздохе. Бритая голова была откинута, помутневшие глаза открыты. Он был еще в сознании. Увидев Тагана с девочкой на руках, он пытался что-то сказать, губы его задергались, он наконец зашептал:

— Таган, отомсти… Отомсти ему… за аул…

Изо рта показалась тоненькая струйка крови. Старик судорожно вздохнул и захрипел. Узкая грудь выгнулась последний раз и безжизненно опала. Фельдшер закрыл Аннамурату глаза и медленно встал.

Таган недвижно стоял с девочкой на руках. Он не сразу понял, что сказал ему фельдшер.

— Ну, ну, давайте вашу красавицу… Что с ней? Обожжена? Ранена? — Фельдшер обратился к туркменам красноармейцам, стоявшим рядом. — Скажите же ему кто-нибудь, чтобы отдал девочку. Нельзя терять времени…

До Тагана наконец дошел смысл слов, он бережно передал дочку на руки фельдшеру и тревожно смотрел, как тот уносил Бостан, приказывая на ходу:

— Теплой воды! Марли!

И только когда увидел, что следом за фельдшером бросилась плачущая Огульгерек, Таган повернулся и ушел.

Он шагал между догорающих костров, не разбирая дороги, низко опустив голову. Иногда задевал кого-то плечом, спотыкался о лежащие на земле предметы, но не произносил ни слова, не оборачивался. Ашир едва успевал за отцом. Так они подошли к толпе мужчин, слушавших двух красноармейцев. Молодого коренастого туркмена в высокой папахе с красной лентой наискосок звали Чары Назаров, а второго, в черном бушлате и бескозырке, русского матроса, — Иваном Касьяновым.

Таган огляделся вокруг: здесь снова собрались те, кто несколько часов назад слушал Джунаид-хана. Только их теперь было гораздо меньше. Говорил молодой коренастый туркмен с командирскими нашивками на рукаве:

— Что же будем делать, земляки? Похороним погибших, вернем из песков и гор отары, поставим новые юрты… А дальше? Станем ждать, когда вернется Джунаид и все повторится сначала?

Один из стариков возразил ему:

— Мы хотим только одного, чтобы нас не трогали. Мы сами уйдем в пески…

— Вы будете бродить по пескам, как обездоленные, и ваши дети умрут от голода, болезней и жажды! Как стаи шакалов, набросятся на вас мелкие банды басмачей!..

— Что же нам делать, если новая власть не может защитить от бандитов?

— Новая власть — вы сами: ты, я, вот он… Нам неоткуда ждать защиты. Ни от аллаха, ни от человека. Мы должны защитить своих жен и сестер, стариков и детей, свою землю. Советская власть…

Таган, протиснувшийся в первый ряд, неожиданно перебил его:

— Ты кто такой?

— Я? — Чары Назаров немного растерялся. — Командир авангарда…

— Спрашиваю тебя, кто ты?

— Чары из Теджена. Это ты хотел знать?

— Кто твой отец?

Матрос, который все это время был занят своей трубкой — набивал ее табаком, наклонялся, чтобы взять уголек с пепелища, раскуривал, — теперь тревожно поглядывал то на Тагана, то на Назарова.

— Что он говорит? — спрашивал матрос.

Но Чары не отвечал ему: он был занят Таганом.

— Мой отец Назар, по прозвищу Нищий. Самый бедный человек в Теджене. Он убит в шестнадцатом году царскими карателями…

Таган тяжело смотрел на матроса.

— А теперь ты воюешь за русских? — спросил Таган и, сделав шаг вперед, все так же не сводил неприязненного взгляда с матроса.