Коллектив авторов - Приключения 1972-1973

– Разве мы пытаем людей? Где ты это слышал?

Я кивнул на стену – вот, мол, непонятно разве?

Зубов помолчал, затем улыбнулся в усы и постучал

кулаком в стену.

– Саидов! – потом повернулся ко мне: – Сейчас познакомишься с этим палачом!

В дверях кабинета появился сухощавый рослый человек.

– Слушай, Джура, кого это ты там пытаешь, а?

– Я? Пытаю? – Саидов приложил ладонь к груди. – Меня, меня пытают!

– Да ну? А то я уж и не знал, что говорить; вот молодой человек обвиняет нас: мол, мы мучаем людей.

Слайдов глянул на меня, понял все и рассмеялся.

– Кстати, Джура, познакомься. Как вас зовут, юноша?

– Сабир, – ответил я, покраснев.

– Да, да, Сабир Шукуров направлен к нам губкомом комсомола. Новый работник.

Джура подал мне руку, мы поздоровались.

– А это, – продолжал Зубов, – это Джура Саидов, гроза басмачей и вообще всякой контры. Боятся его, хотя, по‑моему, бывает мягковат.

Я не понял последних слов Зубова и ждал, что он скажет еще. Но объяснять он ничего не стал, а положил мне руку на плечо и легонько подтолкнул к Саидову.

– Будете работать вместе. Джура, возьми его к себе…

Джура кивнул. Так я стал сотрудником ГПУ Алмалыка.

Покончив со мной, Зубов обратился к Джуре:

– А что говорит твоя артистка?

– Опять Худайберды. Отдал их своим басмачам, всех опозорили, и певицу Уктам тоже. А плачет ее племянница. Она засватана была. «Теперь, – говорит, – кому я нужна?»

– Что будешь делать?

– А что сделаешь? – Джура пожал плечами. – Пообещал, что вернем добро, у них серьги, браслеты, в общем, все висюльки отобрали.

– Сволочи! – не выдержал Зубов. – Ну вот что. Дай сопровождающих и отправь их.

– Конечно, отправлю. Только вот племянница певицы Уктам говорит, никуда не поедет. Говорит! «Кому я нужна?»

– А ну пошли. И ты, Шукуров.

– Сабир, – поправил я.

– Да, Сабир, и ты. Посмотришь, как ведем допрос, и чтобы больше об этом разговоров не было. А ещё комсомол!

Мы перешли в соседнюю комнату – там уже сидели шесть женщин, все молодые, лишь одна была постарше, она обняла за плечи девушку и что‑то говорила ей, а та тихо плакала. «Видно, это и есть Уктам‑певица, – подумал я. – Слышал о ней еще в детстве – «прекрасная певица, отличная танцовщица», – говорили. А та, рядом, видно, ее племянница».

– Что будем делать, Уктамхон? – спросил Зубов.

Я не ошибся. Женщина, обнимавшая соседку, вскочила с доеста.

– Ах, дорогой начальник, что нам делать, придется ехать дальше… Судьба… Чтоб ей пропасть, этой культурной революции!.. Вот Зумрад моя плачет все. Первый раз поехала с нами, еле упросила ее мать отпустить девочку в культпоход, обещала беречь…

Девушка, сидевшая рядом с Уктам, все всхлипывала, не поднимая головы, лицо закрыла ладонями.

– Не плачь, сестрица, что ж теперь, – сказал ей Зубов. – Хочешь, оставайся в Ташкенте, а?' Я тебе записку дам, будешь жить со сверстницами, забудешь обо всем… Не горюй – ведь вся жизнь впереди!

– Конечно, конечно, – согласилась за племянницу Уктам. – Правда, Зумрадджан, девочка моя, оставайся в Ташкенте, я тоже об этом думала! Мать я сама успокою. А жених – шайтан с ним! В Ташкенте еще получше найдешь! Ведь все равно не любила этого толстяка!

Зумрад, услышав такие слова, заплакала в голос и припала к теткиной груди.

– Ну вот и правильно, моя девочка, и согласилась, и нечего тебе домой возвращаться! – Уктам обняла девушку и, приговаривая, целовала ее в голову. – В Ташкенте, в Ташкенте будешь жить, доченька, там тебе и дорога откроется, голосок‑то у тебя соловьиный, учиться будешь, станешь певицей, почет тебе везде оказывать станут, а жениха‑то себе самого лучшего, по душе найдешь! Ну не плачь, ну хватит, родная, не мучь себя, хорошо, мой ягненочек.

Девушка что‑то сказала сквозь слезы, и все поняли ее так, что раз говорит что‑то, значит, соглашается, и облегченно вздохнули.

– Так, – продолжал Зубов, – что у вас отобрали, какие вещи?

– Разве вернешь их теперь? – несмело спросила одна из женщин.

– Вернем обязательно, – отрезал Зубов. – Все разыщем… Шукуров!

– Сабир, – тихо сказал я.

– Да‑да, Сабир… Возьми бумагу, карандаш, пиши. Говорите, Уктамхон.

Уктам начала перечислять вещи, отобранные у женщин басмачами, а я записывал.

– Десять браслетов, два золотых, остальные серебряные. Еще жемчужные бусы в четыре нитки – пять штук. Золотые сережки с яхонтовыми глазками – лучше бы я умерла, чем надела их! От покойной матери остались, лежали бы сейчас дома!.. Так, еще два платья из парчи… Айсара, твое платье тоже из парчи было?