Авенир Зак - Пропавшая экспедиция

— Мальчата, отец настоятель кличет.

В дверях стоял плечистый рыжебородый монах. Мальчики накапали воск, поставили свечи перед иконами и, перекрестившись, вслед за монахом вышли из собора.

Мартовское солнце освещало большой монастырский двор.

Настоятель отец Николай с черной седеющей бородой, в круглых с железной оправой очках, стоял посреди монастырского двора с представителем укома, бывшим машинистом Сергеем Мызниковым. В кожаной, видавшей виды фуражке и старой железнодорожной шинели, из-под которой виднелась белая косоворотка, Мызников пристально разглядывал высокого и статного отца Николая. Оба молчали. Чуть в стороне стояли укомовские сани. На козлах, свесив голову, не выпуская из рук вожжей, дремал кучер.

Монах подвел мальчиков к настоятелю и, поклонившись, отошел в сторону к большим саням, нагруженным сеном. Вооружившись вилами, он забрался наверх и стал сбрасывать сено в распахнутые двери сарая.

— Вот они, дети. Этот, меньшой, — Иннокентий, побольше который — Алексей, а этот вот… долговязенький — Александр. — Настоятель ласково поглядел на мальчиков и сказал: — Вот, поедете с этим человеком из уездного комитета… А перед тем соберите свои котомки, да к отцу Леонтию загляните, он вам на дорогу харчей соберет.

Мальчики настороженно покосились на Мызникова и, поклонившись настоятелю, ушли по узкой каменной дорожке, пересекавшей еще не освободившийся от снега монастырский двор.

— У нас тут они обуты, одеты, накормлены, — тихо сказал отец Николай. — Вы подумали, чем вы их поить-кормить станете и какая судьба им уготована? Времена смутные, пропадут дети…

Мызников заговорил, и голос у него оказался сильным и низким.

— Дети — наше будущее, отец Николай, — сказал он. — Стариков перевоспитывать поздно, а детей отравлять религиозным дурманом мы не позволим. И за судьбу их не бойтесь. Республика их в обиду не даст. Если подумать, для кого мы революцию делали? Для них, для их светлого будущего. По решению укома мальчиков в учение отдаем, ремеслу, полезному для народа, учить будем.

— Была бы моя воля, не отдал бы вам мальчиков.

Отец Николай поклонился и отошел от Мызникова.

Мальчуган, которого настоятель назвал Иннокентием, стоял перед высоким сутулым монахом в светлой келье, уставленной иконами и загрунтованными досками. На доске, стоявшей у стены, был изображен Георгий Победоносец на коне, длинным копьем пронзающим змея.

— Данило, а Данило… — разглядывая всадника, спросил мальчик. — А кони разве красные бывают?

Данило поглядел на доску, погладил Иннокентия по голове.

— А то… Вот когда солнышко к земле клонится, оно все вокруг в свой цвет красит… Не токмо кони, а человек и тот красный делается. Не замечал?

— Не… — покачал головой мальчик.

Данило обтер руку полой перепачканного краской подрясника и перекрестил Кешку.

— Полюбил я тебя, Иннокентий, за нрав кроткий, за послушание… Не боязно ехать-то?

— Боязно, — тихо ответил Кешка.

— А ты не боись, Иннокентий, может, оно и к лучшему. Людишек повидаешь, божий мир поглядишь. Ладан-то небось надоело нюхать? — засмеялся Данило.

Иннокентий поглядел на валенки Данилы.

— Валенки-то… каши просят, — улыбнулся Кешка. — Я тебе новые достану.

— Где же ты их возьмешь? — усмехнулся Данило.

— В городе-то, говорят, чего только нет…

Данило тихо рассмеялся и снова перекрестил Кешку.

— С богом! Ступай! Добрая ты душа…

Укомовские сани выехали из монастырских ворот, над которыми возвышалась надвратная церковь, почти в сумерки. Мызников сидел рядом с кучером. Он то и дело оборачивался назад, ободряюще подмигивая ребятишкам, сидевшим на заднем сиденье. Кучер помахивал кнутом, и лошади весело бежали по дороге, ведущей в заснеженное поле. Солнце едва скрылось за лесом, и облака, подсвечиваемые им, были как бы прозрачны… У Мызникова было хорошее настроение, и он запел:

Он пел негромко и как-то задумчиво. Мальчики сзади чуть приободрились, и первая улыбка появилась на лице Кешки…

Дорога свернула в лес, сразу потемнело, сани обступили высокие стволы редко растущих сосен. И вдруг позади послышался топот. На дороге появились всадники. Мызников привстал и, выхватив кнут у кучера, стал подхлестывать лошадей.