Василий Лягоскин - Дома мы не нужны. Книга третья. Удар в спину

Сегодня лицо ламы было приветливым. Может оттого, что от автомобиля несло не бензиновыми парами, а густым ароматом копченого мяса? Даже Малыш удостоился короткого поглаживания по безухой голове, на которое, к удивлению профессора, не огрызнулся. Пес словно подставил свою голову под благословление, и получив его, весело помчался вдоль границ участка, помечая их, как небезосновательно предположил Романов, по-своему, по-собачьи.

А лама Севера с помощью Анатолия и Марио отнес припасы, включая несколько канистр с водой в пещеру, которая, опять таки по предположению Алексея Анатольевича, была сейчас самым прохладным местом в округе на многие сотни, а может, и тысячи километров. Впрочем, он тут же вернулся. Может потому, что не хотел отпускать русских без беседы. Как бы не твердили разнообразные религиозные и иные аскеты о возможности самосовершенствования путем углубления во внутренний мир, без общения с другими людьми прожить было невозможно. Иначе ты уже не человек – такой была твердая убежденность профессора Романова.

Сейчас Алексей Александрович с интересом внимал словам ламы, который пытался донести до собеседников, а особенно до Кудрявцева, к которому собственно и обращался, спорную мысль о том, что все в мире можно понять, обратившись к прошлому. К тому прошлому, информация о котором никуда не исчезает, «записывается»… ну хотя бы в камнях, который сейчас окружали их.

– Ну и правильно, – подумал профессор, глядя, как тибетец поднял камешек размером с куриное яйцо и поднес его к уху, – здесь ведь больше ничего нет кроме камней. Да и вся жизнь этих людей проходит в окружении каменных круч да перевалов. Ну еще снег выпадет зимой, а весной растает. Сейчас он скажет, что этот самый снег и несет информацию…

А лама опустил ладонь с камнем от уха и протянул его полковнику:

– Миллионы лет этот камешек ждал, когда к нему обратятся. Сначала как часть потока раскаленной лавы; потом в монолите скалы, и совсем немного отдельным куском, привнесенным сюда благодаря солнцу и снегу (а что я говорил?!). Он впитывал память каждой снежинки, каждого лучика солнца… Хочешь – спроси, что видел он за миллионы лет? Какие битвы, какие драмы, быть может, разворачивались рядом?..

И командир кивнул, закрыл глаза и прислушался к камню, который теперь замер в кулаке у его уха. Все с жадным любопытством замерли – и Алексей Александрович тоже. Вот спокойное выражение лица Кудрявцева сменилось слабым любопытством, затем улыбкой; тут же улыбка превратилась в гримасу – настолько ужасную, что виски профессора словно сдавила какая-то неодолимая сила; однако эта сила не могла заставить отвести глаза от лица друга, от его побелевших пальцев, которые, казалось, сейчас раздавят камень в порошок.

Романов вздрогнул (да и все рядом наверное тоже), когда командир с видимым усилием открыл глаза и… улыбнулся. Виски словно отпустили чьи-то недобрые сильные ладони, и профессор открыл рот, чтобы задать вопрос.., но Кудрявцев заговорил раньше:

– Как много плохого, просто ужасного было в прошлом – намного больше, чем хорошего. Или этому камешку просто не повезло. А вообще-то я тут себе нафантазировал наверное, и камень тут совершенно не причем.

Он опустил взгляд на ладонь, до сих пор сжатую в кулак и начал медленно разжимать пальцы. Потрясенный ученый так и не закрыл рта, наблюдая, как один за другим пальцы командира открывают всем на обозрение горстку мелкого песка – все, что осталось от камня. Профессор первым отвел взгляд от полураскрытой ладони; он не удивился тому, с каким жадным изумлением, любопытством и… восторгом смотрели его товарищи. В глазах сунувшегося вперед тракториста словно застыл возглас: «Это же командир! Он еще не такое может!».

Но больше всех был потрясен лама. Словно не он только недавно протягивал камень Кудрявцеву, не он предлагал поэкспериментировать.

– Вот и смотри на результат эксперимента! – с некоторым злорадством подумал Романов, – а то пятьдесят лет, помедитируй… Нет у нас пятидесяти лет.

А лама Севера между тем пришел в себя очень быстро. О ухватил командира за рукав куртки и, словно забыв от потрясения русский язык, потащил его без слов к темнеющему входу в дацан. И опять гости столпились у входа в каменное жилище лам. Теперь оно выглядело более обжитым.

– Хотя.., – обвел взглядом голые каменные стены профессор, – вроде ничего тут не прибавилось… Запах (понял он); запах копченого мяса – что же еще? Это тоже маленькое волшебство; волшебное мастерство Зины Егоровой.