Анастасия Игнашева - Ящик Пандоры

Я ещё раз посмотрела на фотографию, лежащую на столе передо мной. На меня смотрел красивый молодой мужчина, блондин, типичный немец с холодным непроницаемым лицом, которое не выражало ничего, кроме спокойного достоинства. Так началось моё знакомство с Гюбертом. Его настоящего имени я так и не узнала».

От чтения меня оторвал Стас.

– Тётя Маруся звонила. Бабуле внезапно стало плохо, её «скорая» забрала.

– Когда?

– Звонила только что.

– Куда, не сказала?

– Нет.

И полвечера мы обзванивали больницы. Бабулю обнаружили довольно далеко от нас – в больнице на улице Костюшко. Где это – я понятия не имела. Стас открыл карту города на компьютере, и нашёл – где-то у платформы «Ленинский проспект». На следующий день я работала и сама в больницу поехать не могла. Туда отправились Верка и Стас с Марго. Вернулись удручённые. К бабушке их не пустили – она лежала в палате интенсивной терапии и стоял вопрос о переводе её в реанимацию. По словам тёти Маруси, тоже примчавшейся в город, плохо ей стало внезапно. И врачи «скорой» сказали, что могли бы и не довезти.

– Всё одно к одному. – вздохнула Марго, – Сначала кража эта, теперь сама бабуля.

– Пришла беда – отворяй ворота. – подхватила Верка.

– Начинается «плач Ярославны». – поморщился Феликс.

Какая-то мысль шевельнулась было в моей голове, но пропала, не успев оформиться. Улучив момент, Феликс поманил меня за собой. Я прошла за ним в его комнату – обитал Фелька за кухней в крохотной комнатёнке, бывшей, видимо, когда-то, комнатой для прислуги. Сразу после войны огромная, занимавшая пол-этажа, барская квартира, была разделена на две капитальной стеной. Та часть, где располагался парадный вход, так и осталась коммунальной, а та часть, которая выходила на чёрную лестницу, стала нашей и со временем превратилась в отдельную. Здесь я родилась, здесь провела детство и юность, вышла замуж, отсюда уехала с мужем в отдалённый гарнизон, сюда же и вернулась вместе с детьми, и продолжала жить, овдовев. Прямо с лестницы, вошедшие в квартиру, попадали в нашу огромную, необозримую кухню, служившую всей нашей большой семье одновременно и прихожей, и гостиной, и столовой, и клубом. Прямо напротив двери помещался громадный резной буфет морёного дуба, оставшийся, очевидно, от прежних, дореволюционных хозяев, и переживший все мыслимые и немыслимые потрясения бурного ХХ века – и революции, и разруху, и войны и, ухитрившийся не сгореть в блокадных «буржуйках», этот буфет пережил даже ремонт, когда из квартиры было безжалостно выброшено всё, включая вполне пригодную мебель. Рядом с буфетом приткнулась новая газовая плита, потерявшая рядом с этим монстром весь свой европейский лоск. Посреди кухни раскинулся громадный круглый стол, ровесник буфета, тоже оставшийся с незапамятных времён, покрытый вязаной скатертью, вокруг которого стояли разномастные стулья. Ещё на кухне сразу справа от двери приткнулась дощатая, оклеенная обоями кабинка туалета (настоящий туалет по иронии судьбы оказался в другой половине квартиры), а сразу за ним – установленная уже после войны ванная, за старой ширмой в японском стиле. Ширму эту в начале «лихих 90-х» откуда-то притащил мой покойный муж. Итак, я прошла за Фелькой в его клетушку. Обстановка там была довольно спартанская – старое кресло-кровать, купленное в комиссионке по случаю, табуретка и журнальный столик из ИКЕИ. На столике лежал потрёпанный номер «Плейбоя» за прошлый год, который Фелька тут же схватил и попытался куда-то спрятать, но не найдя, куда, просто забросил под кресло, которое никогда не собирал. Я села на его шаткое ложе, Феля устроился на табуретке.

– Ты поговорить хотел?

– Да. Мне кажется – что всё это как-то связано.

– Что?

– Кража и то, что с бабулей.

– Тьфу на тебя! Или, ты думаешь, что она узнала?

– Не знаю.

– Тогда какого…?

– За пару дней до бабулиного отъезда тут было кое-что.

– Что?

– Да, отсыпался я после ночной смены. И разбудил меня звонок. Ну, как разбудил. Я уже собирался вставать, а тут как раз в дверь позвонили. В общем, припёрся какой-то хмырь. И спросил бабулю.

– И они там о чём-то разговаривали, бьюсь об заклад, что он просил бабушку продать ящик, а та его послала. И после этого ящик украли. Как в дурном романе.

– Дослушай сперва! – обиделся Феликс.

– Валяй!

– Бабули не было. Тогда он оставил конверт и ушёл.

– Какой конверт?

– Обычный, почтовый. Без марки. Он был заклеен и на нём была печать. Сургучная. Что в нём, я не знаю. Конверт я отнёс к бабуле в комнату и положил ей на столик.