Анастасия Игнашева - Ящик Пандоры

– Я не буду производить оценку Ваших действий. Это будет сделано моими коллегами из разведки. У них много вопросов к Вам.

Мне стало как-то не по себе. Я всегда подозревал, что мои приключения ничем хорошим не кончатся.

– И где же то, за чем вы были отправлены? Где камень?

– Он будет предоставлен Вам завтра – я был благодарен Филиппу сейчас, что он принял на хранение ящик. В отчёте я описал всего лишь один Ключ. Про второй я ничего не упоминал.

Вирт промолчал. Наконец он поднял на меня взор. Потом медленно придвинул к себе телефон и сказал в трубку:

– Он ваш.

В комнату вошли солдаты. Я понял, что с этого момента нахожусь под арестом. Меня повели по коридору. Через какое то время сели в автомобиль и поехали по Берлину.

Привезли меня на улицу принца Альбрехта, в огромное здание, вокруг которого было необычно безлюдно для этого времени дня. Меня отвели в небольшую комнату без окон и дверей. Под потолком тускло светилась электрическая лампочка. Тюремная камера…

…неразборчиво…

…допрос. Никак иначе эту беседу назвать было нельзя. Теперь я начал понимать отца, который говорил мне, что Германия стала совсем не такой, как десяток лет назад. Откуда такое пренебрежение к своим соотечественникам у этих людей? Ведь я всё указал в рапорте. Почему мне не верят? Почему происходит избиение? Неужели я похож на шпиона?

Через три дня изматывающих допросов, когда моя камера стала мне родным домом, меня передали другому следователю. Это офицер по фамилии Штрюмпфель. Он сидел за столом и смотрел на меня. Из-за лампы на столе мне не было видно его лица. Офицер взял какие-то бумаги со стола и стал их читать. Я узнал свои рапорта о поездке на север.

Прошло полчаса. Офицер молчал. Наконец он отложил бумаги и снова посмотрел на меня.

– Интересно. Но не объясняет, как вы смогли попасть на остров в Баренцевом море…

– Я не знаю… – начал я, но офицер перебил:

– Давайте начистоту. В мире много неизведанного. Много того, что может иметь воздействие на мозг человека. То, что Вы пишите, может быть галлюцинацией? Может. Однако мы обязаны проверить Ваши галлюцинации. Почему? Потому что в подготовку вашей группы вложены огромные средства и время. Группа не выполнила задание и не вернулась. А потом вдруг появляетесь Вы и пишите вот эту…

Офицер обошёл меня сзади и положил руки на плечи.

– Тем не менее мы проверили каждое Ваше слово. Да, группа погибла странным образом. Об этом есть рапорт русских пограничников, которые доставила наша агентура. Да, Ваши слова отчасти подтверждает ещё один выживший из группы. Правда, он немного… того, но это не главное. Да, Вас подобрали рыбаки на острове посреди моря через день после описанных событий. За несколько сот километров от места гибели группы. Как Вы туда попали? Да, Вы спокойно проехали через несколько стран, хотя об этом нет вообще никаких упоминаний в отчётах пограничников всех этих государств. Всё это очень странно. Но это только то, что можно проверить.

Офицер наклонился и закричал прямо мне в ухо:

– Где ключ?

Я вздрогнул. В рапорте я указал, что камень находится у меня дома. Видимо ко мне приходили с обыском и естественно ничего не нашли. Сказать где Ключ? Это значит втянуть в эту историю Филиппа. Нет. На это я не могу пойти. Что же делать?

– Его нет… – с трудом произнёс я.

– Так. И все в отчёте не совсем соответствует правде? – с улыбкой сказал офицер, усаживаясь за стол.

– Да…

– Примерно этого я и ожидал. Знаете, я, наверное, Вас отпущу. Вы молоды, ещё много сил сможете отдать Германии…

Он чуть наклонился и совсем тихо проговорил:

– Мы знаем, где находятся ваши родители… – он откинулся на стул и громко прокричал:

– Уведите!

…шёл по улице. Встречные прохожие, увидев меня, останавливались и отворачивались, или переходили на другую сторону. В голове была пустота. Как во время событий в тундре. Но я жив и на свободе, хотя и выглядел как последний клошар в Париже. Ключ в надёжном месте. Что делать? Вот главный вопрос, который вертелся в голове. И ещё – почему меня отпустили? Это забота Стража, или за мной теперь установили негласный надзор? И последние слова Штрюмпфеля о моих родителях. Только сейчас я понял весь ужас происходящего. Я остановился и стал озираться. Стало невыносимо тревожно. Почти бегом я кинулся домой.