Юрий Грум-Гржимайло - Вебсик. История вторая. Мозаика на полу

– Ну, не особо верящие в чудеса историки могут сразу сказать, что если он был последним в своем роду, то могли указать дату начала рода и дату его завершения, – сказал я, осторожно разнимая пинцетом следующие листки рукописи.

– Библейский Ной вообще, по преданию, шестьсот лет до потопа жил и триста лет после, – вставила Марта. – И проверить это тоже никто не может. А современная наука определяет энергетический предел человека в 1200 лет. Да и мы с вами не по 60—70 лет уже живем.

– Мам, а, может, он из нашего времени, или из будущего вообще?

На Владин вопрос никто не ответил. Я тем временем расцепил слипшиеся листки и был готов продолжить чтение, благо совсем немного там оставалось разбирать…

«Думаю, что не один я видел начальную дату, поскольку все разговоры о почившем господине в деревне и маленькой пивной, где по субботам собиралось все взрослое мужское население, прекратились. На годовщину только один я посетил его могилку в углу крепостного двора, больше никто не пришел. А я видел-то его всего раз в жизни!

В скорбной задумчивости перед таинством нашего бренного бытия я обошел кругом башню, а, когда повернул назад, то почти сразу увидел ту самую потайную дверь. С сильно бъющимся сердцем я приоткрыл, а потом и совсем открыл ее. Над ведущим вниз ходом так же светились странные трубчатые фонари. Я перекрестился и решил все-таки спуститься. На полпути вниз дверь за мной сама собой закрылась, но свет не погас, и это прибавило смелости. В той комнате с низким потолком и диваном, где я тогда был, на столе никаких кушаний не было, а лежала стопка фолиантов в кожаных переплетах, один из них был открыт. Я посмотрел на страницу – она была испещерена непонятными мне рельефными значками, с правой стороны по краю тянулась темная, отливавшая металлом полоса. Помимо книг на столе лежала плоская дощечка с прорезью в боку, покрытая сверху матовым стеклом. Оно было окантовано голубой рамкой, очень красивой. И стояло зеркало на высокой витой ножке, в котором я увидел свою небритую уже пару дней и испуганную физиономию. Я все это еще потрогал, чтобы убедиться, что мне не мерещится.

Из комнаты вели две арки. За одной из них я обнаружил огромную деревянную кровать с атласными перинами и богатыми покрывалами с вышитыми на них гербами. Около нее на маленьком низком столике стоял подсвечник с тремя витыми свечами, они не горели, а свет шел откуда-то с потолка. Потолок тут был пирамидальный, сходящийся в центре четырьмя своими гранями. Вторая арка мне показалась интереснее – за ней был большой круглый зал со сводом, но едва я просунул в нее голову, как на меня обрушился сильнейший удар, и я потерял сознание, проваливаясь в какой-то колодец…

Очнулся я под потолком свода зала от ощущения яркого света. Внизу у стены я с удивлением заметил свое скорченное тело и шесть фигур с ритуальными фартуками и большими деревянными циркулями, ножки которых они аккуратно устанавливали на вершины нарисованного внизу шестиугольника. Внутри него находилась ярко светящаяся трехгранная прозрачная пирамида. С тихим пением фигуры начали медленно смыкать вытянутые руки, в которых были зажаты головки циркулей, перемещаясь вовнутрь шестиугольника. Как только они сомкнулись над вершиной пирамиды, все они исчезли. Пирамида исчезла тоже, от нее я видел только нарисованный на полу контур.

Зрелище настолько поглотило меня, что я не заметил еще одну фигуру, которая склонилась над моим скрюченным телом и надевала на мою голову изогнутую проволоку, кучка таких проволок лежала тут же. Потом фигура легко потащила меня и положила в центр рисунка на полу.

– Мы не возьмем тебя, шепчущий, – зазвучало в моей голове, – ты вернешься обратно в мир…

Селяне нашли меня у стены башни с разбитой головой, но еще живого, через день. Я полностью потерял слух и речь, но постепенно обнаружил, что могу писать и через это общаться с миром. Всевышнему было угодно не покинуть меня своей милостию, он дал мне жену и приработок, но детей у нас нет. Я постарался записать по памяти случившееся со мной, но показать кому-либо не могу, ибо боюсь, что сочтут невменяемым. Я уже не так молод, но это письмо я попрошу прочесть только через двести лет после окончания моего земного пути…»

– Если у него не было детей, то как он мог быть дедом Кобелевича? – прервала наступившее после чтения молчание Влада.

– Вопрос о потомстве резонный, – усмехнулся Ростислав. Влада при этом немного смутилась, хотя смутить ее было вообще крайне сложно. – Но дед у Кобелевича был, и этот исторический факт легко доказывается существованием самого приват-доцента. Его потомок же был в компании нашего Меера. Даже два потомка.