Эжен Шаветт - Точильщик

«Чтобы было чем закрыть лицо при встрече с дамами», – говорил он.

Враги прозвали его Капитан-портной.

Шуаны прозвали его Собачий Нос – за редкостное умение выслеживать и друзей, и врагов.

И хотя Кожоль не обладал красотой Ивона, он был приятным, хорошо сложенным, веселым молодым человеком.

Пьер настолько был привязан к Бералеку, что, когда тому напророчили гильотину, он тут же вскричал:

– Поделим на двоих!

Тем временем Ивон был готов к балу.

Сапоги, длиннополый сюртук, широкий жилет, волосы, висевшие наподобие собачьих ушей, и белый кисейный галстук, торчавший в виде воронки, из которого едва выглядывала голова.

– Я предсказываю тебе успех, – хохотал Кожоль, – ну и мода, какой ты смешной!

Шевалье наполнил карманы золотом, сунул в карман пистолет, натянул на голову треуголку…

– Ну, брат, мне надо идти. Эта женщина окружена опасностью. Там погибло уже трое наших. И никто не знает, где они. Возможно, что мне тоже не суждено вернуться. В этом случае ты разыщешь мой след и освободишь меня либо отомстишь за мою смерть.

– Решено, – серьезно сказал Пьер.

– Если я не появлюсь до завтрашнего утра, ты начнешь свои поиски.

Друзья обнялись, и Ивон Бералек ушел.

Утомленный дорогой, Пьер Кожоль добрался до соседней комнаты с единственной мыслью – упасть в постель. Но… возле самой двери раздался крик: «Да здравствует Республика!» и содержатель гостиницы вломился в дверь с подносом, на котором были холодный цыпленок, пирожки и бутылка бордо.

– Я подумал, что после ухода господина Работена вы, возможно, захотите перехватить перед сном, и принес эту скромную закуску…

– Но, милый Страус, этот ужин влетит мне в копеечку!

– Но ужин включен в плату за комнату!

– А во что мне обойдется комната?

– Назначьте цену сами, господин, – ответил Жаваль, думая о том, что неплохо бы приручить этого тигра для того, чтобы остаться в живых.

– Хорошо, – согласился Пьер. – А теперь я устал и хочу спать, но я хочу быть уверен, что здесь спокойно.

Жаваль дернул головой.

– Что? Ты смеешь возражать?!

Трактирщик поспешно извинился:

– У меня нарушен шейный нерв, поэтому часто кажется, что я противоречу, когда на самом деле… ничего подобного… Да-да, здесь совершенно спокойно. Все мои постояльцы выбрались пару часов назад…

– Ба…

– Они объявили, что не хотят жить в доме, где все время раздаются крики «да здравствует!» – вне зависимости от того, что бы это было…

– Надеюсь, вы не жалеете об этих фальшивых патриотах? – строго спросил Кожоль, в душе забавляясь возникшей ситуацией.

– Ну что вы, господин, я счастлив жизнь свою посвятить только вам, – отвечал Жаваль.

После ухода Жаваля Пьер поужинал и лег спать. Засыпая, он прошептал:

– Ивон сейчас танцует с незнакомкой…

На следующий день он проснулся поздно. Первой его мыслью было: «Как там Ивон?»

Комната его друга была пуста, постель нетронута. Пьер побледнел.

– Кажется, Собачий Нос, – сказал он грустно, – пришла пора действовать.

Было около половины десятого, когда шевалье Ивон Бералек приехал в «Люксембург». В саду сверкала иллюминация, по аллеям прохаживались толпы приглашенных, спасавшихся здесь от дворцовой духоты. В залах оставались только одни любители карт.

Посторонний глаз легко мог различить три основные группы приглашенных: приверженцев Директории, бонапартистов и республиканцев.

Вокруг госпожи Тальен, женщины необыкновенной красоты, собрались дамы Директории, прославившиеся своей красотой или расточительностью: хорошенькая госпожа Пипилет, разведенная супруга бандажного мастера, впоследствии принцесса Сальм, прелестная госпожа Рекамье, грациозная и добродушная брюнетка Гамелин, одна из лучших танцовщиц, госпожа Сталь, остроумная дурнушка с прекрасными руками, несколько простоватая Гингерло, крупная и кроткая госпожа Шато-Рено, веселая госпожа Витт, которую прозвали Дочь народа…

Все это были знаменитые клиентки госпожи Жермон, прославленной портнихи, все искусство которой состояло в том, чтобы как можно больше обнажать этих достойных дам, прозванных в народе «чудихами». Она одевала их в прозрачную кисею, так плотно облегавшую, что даже носовой платок приходилось носить в ридикюле.

Брошенная в тюрьму во время террора, госпожа Тальен, думая о том, что ее ожидает эшафот, обрезала себе волосы. Падение Робеспьера вернуло ей свободу. Теперь она блистала в свете с новой прической из коротких полузавитых локонов. Подражая этой законодательнице мод, «чудихи» поспешили обрезать себе волосы.