Галина Яцковская - Последняя ведьма Гарца

«Да,» – раздался позади мрачный голос Гризельды. – «Голыми приходим, голыми уходим… Все.»

Она вошла совсем неслышно. У, ведьма! – зло подумала я и резко обернулась. Старушка улыбалась.

«Прекрасные шишки! И желуди отборные! Это у вас в Москве такие растут?»

«Фрау Вильдфрухт! Гризельда! Мне завтра же надо в Ганновер, я перепутала чемоданы в аэропорту!»

«Разумеется, милая Лиза! Завтра же! Да я сама тебя отвезу! Самое позднее в сентябре!»

«Завтра!»

«Я и говорю к Рождеству. А пока не волнуйся, у меня все для тебя есть.»

Она взяла меня за руку и подвела к обшарпанному сундуку, который я раньше и не заметила в темном углу комнаты. Полустершиеся готические буквы на крышке гласили: Vorsicht, Munition! Осторожно, боеприпасы? Так она террористка? Главарь международной банды зеленых кобольдов? Гризельда слегка встряхнула сундук, я зажмурилась, но ничего не взорвалось. Ведьма подняла тяжелую крышку и извлекла на свет джинсы, просторную белую рубаху, думаю, такую носят по праздникам лесорубы, и увесистую косметичку с фирменной этикеткой Hexenzeug Griselda, New York-London-Paris. Да, есть здесь где-то свои Мытищи, подумала я, с подозрением разглядывая кривовато пришитый ярлык, где в подполье сидят румыны, албанцы и прочие свободные граждане Евросоюза и клепают натуральную французскую косметику из зубной пасты, вазелина и морковного пюре.

«А на ноги что-нибудь?»

«Босиком! У тебя шесть минут. Ну хорошо, не торопись, я их растяну и приторможу. Ванная налево. Вода открывается словами «Водица-водица, дай мне умыться!»

Я долго стояла не ледяном кафеле и, как заведенная, на разные лады повторяла эти самые слова, просила, умоляла и требовала, но водица никак не хотела дать мне умыться и лейка душа оставалась безучастно сухой и холодной. Когда я с остервенелым криком:

«А ну гони воду сейчас же, кому говорю! Перед кем стоишь, железка ржавая?» – уже почти выдернула с корнем душевую штангу и готова была разнести весь дом по камушку, в дверь заглянуло приветливое лицо моей старушки.

«Давай я сделаю, милая Лиза.»

Она взмахнула рукой, слащаво пролепетала свое «Водица-водица, дай Лизе умыться» и открыла кран. Хлынула вода, Гризельда направилась к двери и уже оттуда поинтересовалась:

«У вас в России разве не так делают? Краны не открывают?»

«Ненормальная, кретинка, шизофреничка, старая балда, ты у меня поиздеваешься!» – ругалась я, пока прекрасная теплая вода, очень легкая, вероятно, из родника, не смыла с меня усталость, злость и другую грязь.

Чистенькая и подобревшая, благоухающая чем-то мятным, что я, не спросясь, щедро плеснула на волосы из тяжелой темно-зеленой склянки, решив, что это шампунь, я прошлепала босиком по узкой деревянной лестнице и попала в просторную кухню, где ярко горел очаг. Не садись близко к огню, сказала я себе. Мне сразу полезли в голову немецкие народные ужастики, которые детям всей Европы подсунули братья Гримм. Про то, как Гансик и Греточка заблудились в лесу и до того оголодали, что, набредя на дом старушки-ведьмы, набросились на него и стали грызть. Им сказочно повезло, что домик был построен из пряников и леденцов. А если бы это были кирпичи? Старушка пожалела деток, приютила их, вот такая же гостеприимная была ведьма, вроде Гризельды, откормила себе к празднику и совсем было собралась зажарить и съесть. Но дети были не промах и сами зажарили ведьму. Смогу ли я в случае чего зажарить Гризельду? Технология этого дела клубилась в моей голове, пропитанной густой ненавистью русской жизни, пока Гризельда колдовала над миской салата, поливая его оливковым маслом и лимонным соком.

«Садись и угощайся, пожалуйста!»

Я села за выскобленный деревянный стол, поближе к огню, и началась моя первая трапеза в доме ведьмы.

«Ты мне все расскажешь,» – говорила Гризельда, и я соглашалась, уплетая теплый душистый хлеб с орехами, козий сыр и большие сладкие помидоры, совсем другие на вкус, чем их картонные родичи в супермаркетах.

«Ты мне все расскажешь,» – повторяла она. – «про годы в рабстве, про страх и отчаяние империи, да и свои преступления не утаишь, не так ли, милая Лиза?»

«Вы психотерапевт что ли?»

«Да что ты, я просто умею читать и слушать».

Мы пили что-то похожее на глинтвейн, горячий горьковатый напиток от которого тело теплело.

«Нравится? Это мое домашнее вино. Всего-то и нужно, что камилла, вегерих и хартхой! А вот ранункель я никогда не кладу и тебе не советую.»

В университете я прогуляла те самые занятия, на которых проходили названия растений, и мне было все равно, что вегерих, что хартхой, да хоть и ранункель, лишь бы с алкоголем. Я обещала никогда и никуда не класть ранункель. Чем больше я пила, тем больше мне хотелось во всем соглашаться с Гризельдой. Умеющая слушать старушка трещала без умолку, рассказывая что-то из жизни своего рыжего петуха, который якобы дослужился во Франции до звания национального символа, и черной кошки, которая взяла отпуск и уехала в древний Египет на курсы богинь. Я не очень прислушивалась, прихлебывала вегерих с хартхоем из кружки, закусывала сыром и поглядывала по сторонам. Мне никогда не нравилась склонность немцев к стерильным белым интерьерам в духе операционных. Но здесь все было иначе. Стены были выкрашены в теплый цвет спелой дыни. Посередине стоял массивный круглый стол, за которым мы ужинали, без всякой скатерти, откровенно дубовый. Вся стена у очага была в полках, полочках и разного размера крюках, на которых тесно размещалась немыслимая кухонная утварь, вероятно, украденная из музея средневековья. Все эти котелки и горшки, медные тазики и воронки для набивания колбас, терки, каменные ступки и глиняные миски, доски и молоточки орехового дерева, скалки, ивовые решета и ситечки могли бы пригодиться крупной фирме по организации корпоративных оргий со жратвой, свадеб для коронованных особ или поминок по олигархам, но зачем все это нужно было одинокой ведьме преклонных лет, у которой на ужин сыр, салатик и помидорчик. Отдельной сверкающей экспозицией висели ножи, ножницы и топорики, в серебряном кувшинчике красовался букет гусиных перьев для смазки, а уж стеклянных баночек и кожаных мешочков было не счесть. Техники не было никакой, кроме перегонного аппарата, гордо занимавшего отдельный столик. И над всем этим великолепием свисали с темных потолочных балок веники сухой травы, судя по запаху, полыни и мяты. Я поймала фразу Гризельды: