Сергей Курсиш - Заплаты Зазеркалья

С пайком и в теплой конуре.

***

Холод загнал на теплотрассу.

Зима по графику пришла,

Ему подобных было много

Теплом спасающих тела.

Словно огромный бур железный

Со дна весь ил и грязь поднял

И в одно место эти сливки,

Пугая холодом, согнал.

Коль все же это были люди,

Им сбиться в общество пришлось,

Где есть элита и законы

И здесь без них не обошлось…

В иерархии этой мудреной

Он занял самый низший пост

И был обязан всем делиться,

Древний закон суров и прост:

Все, что добудет, он был должен

С элитой местною делить

И лучше даже не пытаться

Любую мелочь утаить.

Закона местного машина

Могла жестоко наказать:

К теплу подход может закрыться,

А могут долго избивать.

Взамен из многих соц-гарантий

Претендовать он мог на две:

Короб из толстого картона,

Заветный метр на трубе.

Любого общества элита

Сочтет счастливой ту судьбу,

Которая дает возможность

Им контролировать трубу.

Были и бонусы, стараясь

Их можно было получать:

Из целлофана дадут полог

И в очередь позволят стать.

В том обществе немного женщин,

Верней подобия от них,

Давали их только достойным,

Чтоб был мотив для остальных.

Привязанность не поощрялась.

Чтоб понапрасну не страдать,

Когда объект тепла и страсти

Наутро должен ты отдать.

Тех, кто похож на женщин больше,

Боссы держали при себе,

А те гордились этим очень

И не противились судьбе.

Мечтали многие на волю,

Уйти когда придет весна,

Но приживаясь, оставались,

Весна ведь не для всех красна.

Модель обычная, людская,

Искажена под призмой дна:

Хоть много бедняков средь нищих

Элита все же быть должна.

И в круговой этой поруке

Законов дна не поменять,

Метром трубы, своей коробкой

Никто не хочет рисковать.

***

Так пол зимы уже прожил он,

Был целлофан над головой

И Зину с синяком под глазом

Он приводил под полог свой.

Однажды счастье улыбнулось,

Стоял у церкви он тогда,

Услышал Бог его молитвы,

Зажглась счастливая звезда.

Звон колокольный разливался,

Блестели храма купола,

Женщина взгляд свой задержала,

Купюру молча подала.

С самым высоким номиналом,

Таких давно не видел он,

Дар речи, потеряв на время,

Лишь молча сделал ей поклон.

И запах женщины забытый

Забитым носом уловил,

Цветами дивными запахло,

Запах ее с ума сводил.

А женщина была красива,

Не молода и не стара,

Бутон с годами ставший розой,

Цветенья крайняя пора.

Глаза смотрели неотрывно

И губы шевельнулись вдруг,

Он вышел из оцепененья

Невольный пережив испуг.

Заговорила с ним особа,

Все наяву, это не сон!

И голос нежный, как из сказки

Сквозь колокольный лился звон.

– Ты так похож на человека

Оставившего этот свет,

Он смыслом был всей моей жизни,

Теперь его и смысла нет.

Помойся, подстригись, побрейся,

Хочу я на тебя взглянуть.

Быть может Бог в твоем обличии

Хоть образ мне решил вернуть.

Сюда опять приду я завтра,

Чтобы увидеть вновь тебя,

Надеюсь, не пропьешь ты деньги,

Да правильно поймешь меня.

И зашагала быстро дальше,

А он контуженный стоял,

В реальность случая, не веря,

Купюру в кулаке сжимал.

***

«Сначала надо сходить в баню…»,

Но так хотелось ему есть,

Что он отправился на рынок,

Купив еды, решил присесть.

Чтобы поесть – нужно работать,

Чтоб мочь работать – нужно есть,

Дает возможность этот цикл

Осознавать себя: «Я есть».

Нашел укромное местечко

Чуть отошедши за забор,

Коллег по цеху не заметив,

Их злобный и завистный взор.

До слез был мяса вкус приятен,

С картошкой в теле пирожка

И молоко с ума сводило,

Он даже переел слегка.

Встал, собираясь идти мыться.

Поздно беду почуял он…

Был представителем элиты,

Нищей пехотой окружен.

Избили, отобрали деньги,

На теплотрассу отвели,

Там снова били, унижали

И не давали встать с земли.

В том обществе на теплотрассе

Тоже имелось свое дно,

Клочок земли рядом с трубою

Для тех, кому уж, все равно.

Отбросами они считались,

Как черви спутались в клубок,

Что среди них лежать он будет

В ужасном сне лишь видеть мог.

Тяжелый запах аммиака,

Давно не мытых, серых тел

Его в себя прийти заставил,

Он тут же вырвал все, что ел.

Средь них на холоде очнулся

И понял, что он на дне дна,

С трудом побрел ногой хромая,