Линда Тинт - Часы остановившие время

– Ты напишешь рассказ о том, что находится в недрах загробной жизни, которую так усиленно отвергаете вы все – глупые люди… – снова затараторил он, и его резко почернели, снова напомнив карлика.

– Зачем тебе все это? – с тех пор, как Джулиан узнала призрака из детства, она стала обращаться к нему на «ты» – и не могла иначе, как со старым, давно забытым знакомым.

– Я хочу дать человечеству причину не уничтожать себя, – ответил господин, и в его зрачках снова зажегся свет факелов. – Дать им то, с помощью чего вы научитесь свергать своих небожителей… научитесь добиваться своей свободы, избавляться от навязанного детерминизма.

– Когда вы ждете роман? – спросила Джулиан, оглядываясь на дверь. – Мне нужно взять что-нибудь в дорогу?

– Скоро, – заверил призрак и поднялся, огонь в факелах загорелся еще ярче, освещая вход в туннель, ведущий из зала. – Кажется, у тебя мелькала идея выброситься из окна гостиничного номера? Отравиться снотворным? Также ты помышляла и о том, чтобы прыгнуть с Дворцового моста прямиком в горячую Неву?

– Кажется, я еще не публиковала черновики.

– Любое записанное слово, – печально произнес призрак, – перестает принадлежать тебе.

Джулиан показалось, что призрак смотрит на нее так, как доктор – на безнадежно больного пациента, который еще не знает о своем смертельном диагнозе. Она себя и чувствовала больной – оказывается, все то время, что она жила в Москве и Питере, училась, сочиняла пьесы про каких-то лживых, игрушечных людей, было потерянным, ненастоящим, с течением времени распадающимся на части, как плохая бумага.

– В дорогу ничего не понадобится, – сказал господин и взмахнул тростью.

Гостиница, ресторан, новые пьесы, окна, Нева – всё осталось за спиной Джулиан, отправившейся в путь.

Поэт в тюрьме, больной, небритый, изможденный,

Топча ногой листки поэмы нерожденной,

Следит в отчаянье, как в бездну, вся дрожа,

По страшной лестнице скользит его душа.

Кругом дразнящие, хохочущие лица,

В сознанье дикое, нелепое роится,

Сверлит Сомненье мозг, и беспричинный Страх,

Уродлив, многолик, его гнетет впотьмах.

И этот запертый в дыре тлетворной гений,

Среди кружащихся, глумящихся видений, -

Мечтатель, ужасом разбуженный от сна,

Чей потрясенный ум безумью отдается, -

Вот образ той Души, что в мрак погружена

И в четырех стенах Действительности бьется.

Шарль Бодлер, из сборника “Цветы дьявола”[1]

Джулиан очнулась в лесу. Холодный мох окутывал ее волосы, затягивая спутавшиеся пряди мятной влагой.

В воздухе колебались неуловимые волны торфяных озер.

Несмотря на обилие живых растений, все казалось обесцвеченным искусственными красками. Сквозь их призму светились кристаллические капли росы на душистых листьях черники, темнела кора деревьев, чьи кроны заплетались в вышине золотистыми оттенками корицы.

Сделав по утопающей земле несколько пробных шагов, Джулиан услышала, как лесной воздух разрезал звонкий спектр человеческого голоса.

– Кто здесь? – повторил кто-то громче. Из-за деревьев приблизилась фигура знакомых, но пока что неидентифицируемых очертаний. Человек остановился на другой стороне болота, затянутого маслянистой тиной, и настороженно вглядывался в Джулиан, словно не веря своим глазам. Спустя несколько мгновений узнавания Джулиан его узнала.

Одно из самых болезненных испытаний– находиться рядом с кем-то и наблюдать за тем как волны мыслей и чувств разбиваются о скалы чужого равнодушия.

Это чувство Джулиан в полной мере испытала с тем, кто застыл на той стороне зацветшего родника.

Прошлое их дружбы, затопленное сериальными субтитрами, постепенно всплывало на зыбкую поверхность ее мыслей.

– Андрей? – крикнула она, все еще надеюсь, что перед ней не настоящее, а призрак, нарисованный отравленным воздухом леса. Осторожный человек энергично закивал и предпринял попытку перейти болото, окончившуюся провалом ноги.

Оглядевшись, Джулиан с щемящим чувством, какое бывает в неуправляемых снах, осознала, что у болота нет краев.

Горечь предчувствия захлестнула ее. Взглянув на еще далекую, но уже четко различимую фигуру Андрея, вытащившего ногу из тины и бродившего теперь по побережью в поиске способа перебраться на другую сторону, Джулиан прочитала в знакомых ломаных жестах незнакомое отчаяние.