Яна Ямлих - Изгнанники. История, написанная по снам

Однажды поздним вечером я, младенец, лежала на перроне, в одеяле, плачущая, возле сумки с детскими вещами. В ту пору в Архенте не было беременных. Никто не знал, откуда я взялась. Меня нашла женщина, приехавшая на электричке домой в Архенту. Она работала учительницей и иногда занималась с детьми в соседнем городе, до которого была пара часов езды. У нее не было семьи, и она с радостью приняла меня. Она была скромным и консервативным человеком, и меня воспитывала так же. Поэтому, даже повзрослев, в школу я ходила только в темном, волосы всегда заплетала, книги в читала классические, с моралью. А еще она учила меня шить и работать в саду. Я не знала, что она мне не родная. Я звала ее мамой и очень любила.

Нам было хорошо вместе. По вечерам мы читали вслух, ужинали, смотрели на звезды. Перед сном она всегда приносила мне стакан теплого молока. В школе я училась в ее же классе, поэтому она могла за мной присматривать. Я до сих пор помню запах свежего чая, который каждое утро разносился по нашему маленькому дому. Мама никогда не пила вчерашний чай. Дом мы украсили ковриками, которые сплели сами. А еще у мамы было много маленьких белых салфеток, которые она вязала из тонкой пряжи.

Наш дом был самым безопасным местом на свете, коконом, спрятанным в деревьях тихой Архенты. И этот наш вязано-чайный мир был теплым, уютным и скрытым. У мамы не было больше близких, у меня тоже. Я росла тихим, необщительным ребенком. Мама и этот дом являли для меня практически все, что мне нравилось и что я любила.

Но однажды моя мама, единственный мой родной человек, не вернулась домой со своих занятий. Наутро ее стали искать коллеги. Меня временно поселили прямо в школе. Маму нашли через несколько дней, мертвую. Она опоздала на электричку и, видимо, шла пешком. Кто-то убил ее прямо на дороге в поле и забрал все ее вещи, которые так никогда и не были найдены. Она не дошла до безопасной Архенты только часа. Ее ударили по голове, она сразу потеряла сознание и умерла от потери крови, так же тихо, как и жила. Мне тогда было только девять.

У меня появились новые приемные родители, и я переехала к ним. Старый наш маленький дом пустовал, и я приходила туда и плакала. Потом, во время урагана, повалившего деревья на шоссе, был разрушен и этот дом.

Я росла и старалась дружить с новыми родителями, хотела им нравиться, была благодарна им за доброту. Довольно скоро я привыкла звать их папой и мамой. У них был сын – мой брат Том. Они совсем не были похожи на мою первую маму. Это были художники, яркие, громкие, быстрые. Они пытались развивать все, что было во мне творческого. Они жили в большом красивом доме с необычным для маленького городка дизайном.

О том, что я не архенчанка, я узнала уже в средней школе: рассказала одноклассница, родители которой что-то обсуждали обо мне дома, не заметив, что дочка не спит. И мама – моя вторая и последняя мама – подтвердила этот страшный рассказ. Для меня было шоком узнать, что добрая, милая женщина, с которой я провела все детство, не являлась моей родной матерью. Но и с этим я быстро смирилась, ведь настоящая моя жизнь не менялась. У меня все было хорошо. Правда, подрастая, я чувствовала себя чужой, когда родители и Том с трепетом вспоминали умерших родственников, посещая их могилы или листая фотоальбомы. Я осознавала, что это – не мои предки. Я смотрела на лица с фотоснимков, на имена с могильных памятников, и представляла, как могли бы выглядеть мои родственники, кто они и где живут. Я сочинила десятки историй того, как я могла попасть на перрон станции «Архента». И, конечно, ни в одной из этих историй меня не бросали, меня обязательно должны были забрать настоящие мама и папа, и они скоро-скоро это сделают, вот как я думала. Я представляла нашу встречу. Я была такой наивной! Странно было полагать, что кому-то из всего огромного мира за границами Архенты есть до меня хоть самое маленькое дело.

Мои приемные родители любили меня – но не так, как Тома. Я понимала разницу с первого дня в их доме и никогда не заблуждалась на этот счет. Я как-то привыкла и не считала это несправедливостью. Я была им не родной, и для меня все было на своих местах. Почему Тому больше внимания, почему ко мне выше требования. Почему именно его, а не меня, хотели по-настоящему обучить живописи и брали на встречи с агентом, который приезжал раз в полгода за картинами для продажи. И почему потом, когда Том наотрез отказался рисовать, для него добились индивидуального обучения у самого директора школы – между прочим, математика. Меня же даже не спрашивали, чем я хочу заниматься, не докучали вопросами о моих отметках, не интересовались, с кем я общаюсь. Это, кстати, позволяло мне частенько прогуливать уроки, засидевшись в саду с книгой. Со мной занимались разнообразным творчеством, но беспорядочно: то я рисовала, то танцевала, то пела. Ко мне была иная любовь или даже не любовь, а, скорее, привязанность – в конце концов, они воспитывали меня уже 5 лет. Но они не чувствовали во мне родной крови, и я видела это. И еще им не нравилось, когда я вспоминала о своём происхождении, и я перестала говорить о нем.