Владимир Эйснер - Жить не обязательно

И расплакался горько, как в детстве.

И смахивал слёзы, но они текли.

И пусть. Некого стесняться.

Наверное, от слёз и стало море солёным, от горя всякой твари живой.

Вернулся от ручья, вконец обессиленный, постелил себе доски, накидал на них высохший мох и лёг, глотая слюну.

Спал плохо, часто просыпался, ходил подновлять нодьи, да сторожко осматривал ближние торосы.

С «босыми» у охотника сложился вооружённый нейтралитет. Чаще всего медведи убегали сами, едва завидев человека или услышав лай собаки. Сашка не убегал. Не убежишь. Зимой и летом носил он с собой кроме карабина ракетницу или фальшфейер [4] Фальшфейер – небольшой сигнальный факел, горящий даже под водой. .

Лишь однажды медведь побежал прямо на него и не остановился на выстрел из ракетницы, хотя горящий комок заряда закрутился в снегу рядом с ним.

Сашка припал на колено и с расстояния в десять метров выстрелил ему в голову. И промахнулся. Свинцовый кончик тяжёлой пули оставил синюю черту между коротких ушей.

Медведь стал тормозить, вытянув вперёд лапы и припав на зад.

Вторая пуля попала ему в горло.

Когда успокоилось дыхание, охотник медленно подошёл. Это был небольшой, чуть крупнее пестуна, самец. Наверное, трёхгодовалый. И очень худой: кожа и кости. Жёлтые глаза его уже остыли, но крупные квадратные лапы всё ещё бежали, чёрные когти, длиной с мужской палец, всё ещё скребли лёд.

А его скребла совесть. Зря убил. Струсил. Мишка уже понял свою оплошность и стал отворачивать. В нападении не зверь был виноват – человек.

Он только что добыл нерпу, освежевал её, снял шкуру, сложил её конвертиком и спрятал в рюкзак, а печень, самую вкуснятину, понёс домой на палочке, не хотелось рюкзак пачкать.

Этот запах и учуял голодный мишка.

Только сейчас, страдая от болей в желудке, Сашка понял и того, обезумевшего от голода, медведя.

И приснился охотнику странный сон: будто он дома, в семье, и будто они с младшим братом занимаются непонятным делом: кладут на стакан лист бумаги и вдавливают его внутрь стакана баночкой из-под клея.

Бумага сминается, они вынимаем её за ребристые края и ставят рядом со стаканом. Получается странный такой ребристый сосуд бумажный. И они делают много таких сосудов, и младший брат всё время вопросительно смотрит на старшего.

В сильном возбуждении Сашка проснулся. Стало ясно, как сделать кастрюлю из куска толстой, плохо гнущейся жести!

Тут же раскочегарил посильнее нодью и бросил на неё донышко от бочки. Жесть надо нагреть докрасна, а потом дать медленно остыть, «отпустить», как говорят кузнецы.

Отпущенная жесть – мягкая и хорошо гнётся!

Пока крышка нагревалась, парень выбрал досочкой в песке небольшую ямку и подыскал обломок бревна для трамбовки.

Когда донышко остыло, он уложил его поверх ямки и стал бить сверху трамбовкой, пока жесть не вмялась в песок.

Так он стал обладетелем «корзины для бумаг» – кастрюлей! А ещё говорят, что нет вещих снов!

Ещё бы чего в эту кастрюлю положить!

Вполне довольный собой, улёгся на тёплые доски и засыпал ноги тёплым мохом – кр-р-расота!

Но заснуть не успел.

Из тумана возник бургомистр. Вразвалочку подошёл поближе и стал охотника рассматривать.

– Что, опять крови хочется? – Сашка кинул в птицу обгорелой палочкой. Но чайка лишь пригнулась, как боксёр на ринге, она не сочла нужным улететь.

Лук под рукой. До разбойника метра три-четыре. Стрела с гвоздиком вместо наконечника.

Чайку откинуло в сторону вверх лапами.

Ага!

Гарт вскочил, но бургомистр со стрелой в боку уже улепётывал к морю. Сейчас переберётся через барьер и уплывёт!

Догнал у самых льдин и свернул птице шею.

Весу в ней было килограмма два.

Но странно: голод, мучивший парня без малого трое суток, вдруг пропал. Лишь одышка непонятная появилась, пока догонял добычу. Да и не едят чаек, не слыхал никогда.

И никакой радости, что наконец-то есть еда, почему-то не было.

Сашка попытался ощипать птицу, как гуся или утку, но перо оказалось очень крепким, аж пальцы заболели.

Вспомнилось, что его сосед, Полукарпыч, летом обувается в «чуни» из шкуры гагары. И по дому в них ходит, и за водой на речку. Влаги эти самодельные калоши не пропускают, нога всегда сухая.

«Чайки, – те же гагары. Тоже всё время на воде или в воздухе. Должна и у них крепкая кожа быть, перо и пух непромокаемые».

Он отвязал нож с древка, снял шкуру с чайки, как с песца, чулком, и затолкал её под мох, на мерзлоту.