Грегор Самаров - На троне Великого деда. Жизнь и смерть Петра III

– О, конечно, мадемуазель, конечно! – сказал Бломштедт. – Я буду счастлив говорить с вами на моем родном языке, и счастлив вдвойне, – добавил он, снова целуя ее руку, – что буду слышать родные звуки, произносимые такими красивыми устами, как ваши.

Эти слова могли сойти за простой комплимент и даже, быть может, не свидетельствовать об особом уме и утонченности сказавшего их, но волнение, с которым молодой человек произнес их, его блестящие глаза и страстное восхищение, звучавшее в его голосе, вполне удовлетворили красавицу танцовщицу; она поблагодарила его с такой обольстительной улыбкой, словно он сказал остроумнейшую любезность. При этом она подвинулась к нему еще ближе, не переходя, впрочем, границы приличной сдержанности. Ее рука лежала на его руке, их плечи слегка соприкасались, ее горячее дыхание обдавало его щеки. Огненный поток распространился по жилам молодого человека. Он был благодарен этому прекрасному существу, окружившему его ошеломляющей атмосферой любви и жизнерадостности.

Но, прежде чем они успели продолжить свой разговор, дверь с шумом отворилась и в комнату ворвался человек – около сорока лет, в черном русском костюме, с бледным одухотворенным лицом и темными, зачесанными назад волосами; его глаза блестели от возбуждения. Это был директор императорской труппы Федор Алексеевич Волков. Актеры, испуганные его волнением, бросились к нему навстречу; молодые актрисы покинули свои небрежные позы и наполовину приподнялись на своих местах.

– Скорей! Скорей! – воскликнул Волков. – Приготовьте все! Я только что получил приказ дать сегодня вечером представление во дворце, и вы все должны участвовать. Императрица велела сыграть пред ней «Хорева» [12] «Хорев» – трагедия А. П. Сумарокова, была первой пьесой, разыгранной первым русским профессиональным театром, ставилась в качестве сюрприза императрице Елизавете Петровне ее фаворитом И. И. Шуваловым. Сумарокова… Нам понадобится весь балет… Я жду от вас, что вы приложите все силы, так как мы уже давно не играли этой пьесы, и все-таки все должно быть в порядке, так как императрица велела мне непременно передать, что ожидает образцового исполнения, и особенно блестящей постановки шествий и народных танцев.

Еще недавно скучающее, сонно-равнодушное общество при словах директора вдруг напомнило потревоженный улей; все повскакали со своих мест, все спешили куда-то. Только Томазини оставалась в углу на своем диване. Хотя и ее глаза заблистали еще ярче при известии, что в этот же вечер должно состояться представление, в котором она может показать пред двором свое искусство, но она, казалось, не могла решиться отпустить от себя молодого человека, которого она только что впрягла в свою триумфальную колесницу; она не отнимала от него своей руки, и ее белое плечико не отстранялось от его плеча, на которое она опиралась.

– Поздравляю вас, – сказал Евреинов, – со счастливым избавлением от вашего бездействия и радуюсь, – добавил он громким голосом, отыскивая глазами барона Бломштедта, – этому приказу о представлении еще более потому, что он служит доказательством, что наша всемилостивейшая государыня чувствует себя совсем хорошо. Пойду скорей принести вам подкрепление.

– Не разбегайтесь! – крикнул Волков, когда Евреинов уходил. – Это ничему не поможет… не надо терять ни минуты… Мы должны сделать еще одну репетицию, прежде чем начнется представление… Сани стоят пред дверьми, я отправил рассыльных за хором и статистами… гвардейский батальон отдан в наше распоряжение… гардеробмейстер приготовляет все… Итак, живо вперед, во дворец!

Барон фон Бломштедт глубоко вздохнул.

– Во дворец! – сказал он вполголоса, обращаясь к своей прекрасной соседке. – Как вы счастливы, что можете ехать туда! Я охотно посмотрел бы на этот двор и на знатных вельмож, но для иностранца доступ туда крайне труден, а потом, – добавил он глухим голосом, причем его пальцы крепко обвились вокруг маленькой, хорошенькой ручки, словно он не хотел выпустить ее, – вы все будете заняты и не скоро придете сюда, где мы могли бы так хорошо беседовать друг с другом.

Мариетта задумчиво, с улыбкой некоторое время смотрела на него, а затем быстро встала, схватила за руку и подвела к Волкову, нетерпеливо разговаривавшему с актерами и пытавшемуся устранить недовольство, обычное почти всюду при неожиданных спектаклях, которое не мог подавить даже приказ самой государыни.