Эллиот Гант - Чужое черту не продать

Мужчина неуклюже попытался перевалиться на спину, или сесть. Закашлялся, теперь из-за пыли, которая поднялась с песка и заколола нос и глаза. Повел рукой, ища опору. Опять дернулся, еще раз. Возле бедра, что -то сухо щелкнуло – раскрошился небольшой, с кулак, кусок витого бордюра, что когда -то украшал стены этого храма.

Мужчина замер, казалось, даже затаил дыхание. Храма? Он в Храме? Да, это он знал точно, но остальное… Лучи воспоминаний прорезали сознание, но так и не дали зацепки, ответы ускользнули.

Он глубоко вздохнул и, приподнявшись на дрожащем от напряжения локте, сел. Смена положения произошла слишком резко. Голова со стуком встретилась с потолком, после чего послышался свистящий стон боли и досады. Очнувшийся перевел взгляд вверх. Тяжелые плиты нависая над головой грозились того и гляди раздавить невесть как оказавшегося здесь… Кого? Человека? Ой- ли… беглеца? Возможно, но сознание услужливо шепчет другое слово. Беглец оставит дом и окажется за тысячи миль от родины сам. Под гнетом обстоятельств, но сделав выбор… Кто же не решает судьбу своего путешествия? Тот, кто… Изгнан…

Мужчина горестно хмыкнул, проводя рукой по шее. Пальцы наткнулись на тонкую цепочку. Пробежав по ней, они остановились на грубо высеченном минерале, закованном в точенную оправу. И это очень важно… Так важно, что в груди рождается боль, такая, которую оставляет за собой потеря. Мужчина одернул руки и прижал ладони к идеально гладким бокам матово- стеклянной сферы. Та моментально ответила теплом и мягким свечением, идущим из самого ее нутра… Сознание ищет что-то на поверхности памяти, выхватывая причинно- следственные связи, но не желает трогать суть. Лишь то, что может коснуться выполнения Долга имеет значение. Прошлое и будущее отброшены, как мусор. Не важно, кем ты был и кем станешь. Важно, что ты будешь делать – прямо здесь и прямо сейчас.

Мужчина тряхнул головой, как уставший пес. Виски заныли от безуспешных, но упрямых поисков ответов. Увы, мозг натыкался на такие стены, которые порушить был не в состоянии.

Вдруг, отвлекая от ненужных мыслей, сфера в руках начала мелко вибрировать. Послышался тихий треск, словно лопнула очень тонкая скорлупа. На безупречной глади матового стекла проступили синие, как вены, трещины. Всего на мгновение, но не прошло и пары вздохов, как они появились снова, более толстые и длинные, задержались дольше, хрустнуло сильнее. Переливающийся внутри свет пошел рябью, тепло, греющее ладони стало жаром, но мужчина, как завороженный смотрел на происходящее перед ним волшебство, не смея сделать вдох. Он словно смутно понимал, что именно сейчас должно произойти и замер в предвкушении… Трещины появились еще раз, запульсировали и застыли, хаотичное движение охряного света под гладью хрупкого стекла замерло, а спустя миг, более узкий край сферы вдруг раскрылся, как бутон баирских лилий, и из него лучом ударил свет. Мужчина зажмурился чуть раньше, не позволив вспышке ослепить себя. Хруст ломающегося стекла заполнил все пространство разрушенного зала, эхом проносясь куда -то в глубину пещер.

Мужчина судорожно сжимал в руках сферу, зажмурившись изо всех сил, но не почувствовал тот момент, когда пальцы перестали ощущать стекло и уткнулись в мягкую, живую плоть, такую же горячую, как только что опаленный металл. Шара больше не было, но посмотреть, что осталось на его месте, мужчина боялся.

Когда он, наконец, с опаской приоткрыл один глаз, то, что сжимали его руки, возмущено пискнуло, а затем по погруженному в темноту залу волной прокатился самый обычный детский плач.

Огненный диск висел почти над башнями замка. Он лизал горячим языком розовый мрамор дворцовых стен и гранит Внутренней стены столицы. В этот предполуденный час на улице Харота рискнул бы остаться только самый смелый – разноцветные палатки уличной ярмарки на торговой площади были собраны, овощные телеги накрыты тентом из хансулатской холщевки до самого вечера, скот убрали со двора еще за час до того, как жара стала совсем нестерпимой. Месяц молодого пламени – первый месяц лета – был в самом разгаре, и ни для кого не было секретом, какой жалящей в этот период была ласка дневного светила. Южная территория владений Наместника Баспарта вымирала на несколько самых горячих часов, чтобы приняться за работу вновь, сразу, как с моря потянет прохладой.

На территории дворца густо плескался мягкий запах белых лилий Баира, раскрывших свои жемчужные лепестки прошлой ночью. Острый аромат гвоздики мешался с розмарином и горьковатым привкусом миндального дерева. На ступеньках плетенной деревянной беседки, увитой диким виноградом, сидел единственный наследник Наместника и палочкой царапал на земле какие -то каракули. Ребенок был невероятно худым, почти болезненным, светлая рубаха и штаны с золотыми узорами висели на нем, как мешок. Черты лица были настолько тонкие и хрупкие, что казалось их можно было поломать, едва дотронувшись. В то же время он был необычайно красив. Правда красота была не мужественная, а наоборот очень нежная, девчачья. Если бы бледно русые локоны были бы чуть длиннее, наследника можно было бы легко принять за девочку.