Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 3

Глаза Пьера загорелись.

– Маленькая, – произнёс с нежностью, – тонкая, как травинка…

Назар сочувственно приподнял брови домиком.

– На хлебе и воде, что ль, держали? Хозяйка злая?

– Не то слово. Лютая хозяйка. При гостях чистый ангел, а как в доме чужих нет – и по щекам налупцевать может, и есть велит не давать. Я, когда мог, таскал с кухни для Мари хлебушек. Да ведь не всегда передашь: госпожа часто её при себе оставляла на ночь. То ей окно отвори, то ставни закрой – луна мешает, то воды принеси. То велит свечи зажечь и работать, раз сама не спит. Почитай, вся прислуга радовалась, если к ней новый амант заявлялся…

Назар хотел переспросить про «аманта», побагровел – и не стал. Чересчур уж стыдной оказалась картинка, уловленная от Пьера вместе с новым словом. Ничего себе… мужняя жена, а что вытворяет!

– А волосы у неё чёрные, как смоль, и сами кудряшками вьются, – продолжал мечтательно Пьер. Его новый товарищ не сразу сообразил, что речь снова зашла о Мари. – Глаза карие, как спелые вишни, смешливые. Личико сердечком…

Назар поморгал.

– Это как?

– Вот как наколку горничную наденет, волосы под неё уберёт – такой вот мысок надо лбом остаётся, – пояснил Пьер. Да показал, фигуристо очертив на собственном лбу линию роста волос. – Скулы широкие, а подбородок острый, как у лисички. Вот и получается… сердечко.

– А-а-а…

– И смуглая, словно солнцем опалена. Сама над собой смеётся, говорит – папаша её неизвестный из мавров был, оттого она и такая. Только я мавров-то видел: у них губищи широкие и нос сплюснут, а у Мари носик аккуратный, губки только чуть пухлые…

Его гость чуть не крякнул по-взрослому от досады. Слышал он не раз, что, мол, от любви люди глупеют, да всё не мог поверить. А тут – вот, пожалуйста! Только что был парень как парень, и говорил нормально, а сейчас – «губки», «носик»…» «Сердечко»… Ишь, напридумывал! Нет, Назар не дурак, ни за что не влюби…

Сморгнув, он уставился на расцветшее в миске отражение.

Попробовал, как учил его Тук, смотреть не в упор, а как бы искоса, в стену, чтобы объект наблюдения прихватывался лишь боковым зрением.

И действительно увидел…

От неожиданности спёрло дыхание. Смешно взмахнув руками, он так и подпрыгнул на месте, случайно толкнул стол, и… Видение девичьего личика на поверхности воды зарябило и исчезло.

– Сердечком… – остолбенело прошептал Назар.

– Ну да! – подтвердил новый знакомый, ещё не поняв причину его взбудораженности.

– Вот тут… – мальчишка ткнул пальцем в скулу. – …родинка такая, с рисовое зёрнышко, да? И брови густые, почти в одну.

У него даже руки задрожали.

Получилось!

– Да погоди! – отстранился от Пьера, – погоди…

Зажмурился, поморгал. Вновь уставился в чашу с водой, с усердием, со страстным желанием увидеть снова… Ничего. Но в висках заломило, свет, и без того тусклый, вдруг стал меркнуть… Потом в пальцы ткнулось что-то твёрдое, на ощупь – дерево. И полегчало.

Распятье. Невеликое, с ладонь величиной – такое здесь вешали на стены. Но исходила от него настоящая Сила, намоленная святость, что сразу привела в чувство неофита, испытавшего первое в жизни магическое истощение.

– Погодь, друг, – пробормотал. – Мне, кажись, того… Дух надо перевести. Сам не пойму, как это вышло, но… увидел!

Нашёл в себе силы вернуть кипарисовый крест и покачать головой.

– Прости. Быстро как-то всё случилось. Раз – и пропало… Только лицо заметил, а где она, что с ней – ничего не понятно.

Пьер разочарованно отстранился. Но тотчас в глазах мелькнула сумасшедшая радость

– Но ведь живая, да? Скажи, точно живая?

– Точно. – кивнул Назар. – Моргнула. Только и впрямь худа. И серая прям какая-то: то ли темно вокруг, то ли сама бледная, не разглядел толком.

И застонав, схватился за голову. Снова накатило…

Пьер кинул на него тоскливый взгляд. Протянул распятье.

– Держи. Тебе ведь от него лучше? Ничего: что единый раз удалось, рано или поздно снова получится. Ты пока отдохни, брат, а потом, как силы вернутся, попробуешь ещё, да?

Назар помолчал, прислушиваясь к себе.

– Попробую. Я кое-что запомнил. Вдругорядь легче пойдёт.

Просторный, заставленный шкафами с книгами и диковинами, кабинет Председателя трибунала Инквизиции ничем не выдавал грозного титула своего хозяина, и более походил на обиталище какого-нибудь учёного мужа на покое. Мягко, трепетно танцевали в камине языки пламени, бросая отблески на лица двоих, устроившихся напротив в удобных креслах; на отполированную солнцем и временем лозу, оплетающую массивную бутыль, на тёмное стекло; играли в бокалах, на треть наполненных душистым терпковатым вином, в бусинах чёток в руках гостя и на нагрудном кресте хозяина…