Лиза Даль - Screenplay 1. Игроманка

– Милая хорошенькая женщина?

Я цепляю очки на нос, открываю дверь, беру свой букет, неловко пытаюсь дотянуться дорогими замшевыми сапогами до весенней грязи, оборачиваюсь:

– Подай мне руку, сынок…

Экзамен начался.

Я докажу Антону, что могу перевоплощаться так, что будь у меня родная мамаша, то и она бы меня не признала. Хотя с мамашей, в отличие от всех тех, кому я хорошо знакома, проблем бы как раз не возникло – в последний раз она видела меня лет двадцать назад. Помню её быстрый поцелуй в лоб «Не бойся, детка» и стремительный перестук каблуков по лестнице. Я в пижаме у неё подмышкой, боюсь, что вот сейчас она оступится, и мы покатимся вниз. Помню выстрелы. «Стой, сука! Отдай моего ребёнка!» Помню крики. Помню, как отец таскает её за волосы, а она на коленях умоляет его не стрелять. Отползает, пятится посреди лужи назад, тянет ко мне руки, но отползает. Помню, как прижимал меня к себе отец, запах водки и пота, помню, как изворачивалась в его руках, чтобы посмотреть на маму, а видела зажатый в его руке, направленный на неё чёрный пистолет. Помню, как потом на вопросы «А где твоя мама, Машенька?», загадочно улыбаясь, отвечала: «Папа говорит, она сбежала с жидом». Меня всегда почему-то веселило это слово «жид»…

– …подай мне руку, сынок.

Антон усмехнулся, открыл свою дверь, обошёл машину и помог мне спуститься на землю.

– Ах, какая грязь, какая грязь, – причитала я глухо.

Вчера я выехала в поле, села на землю и кричала что было силы на протяжении полутора часов. Этими криками я убила сразу двух зайцев. Выплеснула весь свой ужас, всю свою панику и самое главное – сорвала голос. Я сипела и хрипела, как старуха, что было весьма кстати, потому что таков был мой нынешний образ. Состаренная кожа, обвислые щёки, бесцветные брови и ресницы, тёмные круги под глазами, тонкие губы, очки с толстыми стёклами, седой парик. Большая волосатая родинка на щеке, призванная отвлекать на себя всё внимание. Траурная шляпка с вуалью, чёрное пальто, манто из чернобурки, скрывающее молодую шею, чёрные траурные перчатки, скрывающие молодые руки. Большой букет, за которым я могла бы прятаться. Сутулые плечи, шаркающая походка.

Держа Антона под руку, мелкими шажками я приближалась к своему гробу, чувствовала, что скорбящие и остальные не сводят с нас глаз. Огромный, под два метра, широкоплечий мужчина и повисшая на его руке старушка в старомодной шляпке с букетом в руках. Каменея и цепенея, я подходила всё ближе, но по-прежнему видела только тёмные, почти неотличимые друг от друга фигуры. Я не смогла бы сказать, кто из них кто, но порывы ветра доносили до меня знакомые ароматы их парфюма, знакомые тембры их тихого шёпота. Больше всего меня беспокоило то, что я не видела их глаз и не смогла бы прочесть в них искры узнавания, случись кому-то из собравшихся опознать в старушке несостоявшуюся покойницу. Я должна была их видеть, и я предусмотрела это. Вместе с очками приобрела и линзы с диоптриями противоположного значения, чтобы с их помощью компенсировать искажение картинки и изменить цвет своих глаз. Была уверена, что положила их в сумочку. Отсутствие линз я заметила несколько минут назад, что и спровоцировало приступ паники в машине.

Охочие до сплетен деревенские бабы набросились на нас сразу же, стоило нам приблизиться к гробу. Даже не пытаясь придать своей интонации хоть сколь-нибудь траурное звучание, они наперебой осыпали нас вопросами. Кто такие? Откуда? Кем приходимся? Как давно знакомы?

Как жалко! Такая молодая

Не переживай так, сынок, всё образуется

Дал Господь испытание, даст и силы

Мошенница? Нет, я не верю. Такая милая девочка

Но я всегда знала, сынок, что она не пара тебе

Напомни проверить фамильное серебро, когда вернёмся

Грех, конечно, такое говорить, но я рада, что Господь уберёг нашу семью

Ах, какая грязь, какая грязь

Сначала я хотела его просто украсть, просто похитить его с его долбаной красной дорожки и поселить у себя в подвале, картинно приковав цепями в лучших традициях тех фильмов, в которых он снимался и к которым привык. Ну так, чтобы приглушить последствия шока привычной обстановкой. А потом спускаться к нему раз или два в сутки, приносить хлеб и воду, кормить с руки и заглядывать в глаза, стремясь отыскать там признаки начинающегося стокгольмского синдрома. Жертва влюбляется в похитителя – это не я придумала, и возможно это и сработало бы. Но случайно прочитанный не так давно «Коллекционер» возвращал мне способность мыслить логически и предупреждал, что всё может закончиться не так, как мне бы хотелось. К тому же есть ещё одна проблема —