Галина Тимошенко - Фуга с вариациями

Это, конечно, не повод нарушать собственную внутреннюю конституцию, но перед восхождением на тринадцать пролетов имеет смысл собраться с силами.

И Кира присела на лавочку. Не так давно набережную – а точнее, склон над ней, где высились рядком девятиэтажные башни – вполне прилично обиходили, и теперь она выглядела вполне по-европейски: чистые симпатичные лавочки, прогуливающие своих питомцев собачники, густая растительность вокруг аккуратных беседок…

Она блаженствовала, подставляя лицо царившему вокруг холодному безветрию. Со стороны моста донесся перезвон колоколов: видимо, в Новоспасском монастыре звонили к заутрене. Кира закрыла глаза, пытаясь услышать в перезвоне новую, незнакомую тему. Это было ее обычной игрой: в каком-нибудь повседневном звуке поймать то, что потом создаст «портретную мелодию» – она так это называла. Слышишь, скажем, доносящиеся из квартиры сверху звуки работающей стиральной машины, а потом играешь на рояле нечто в ритме стирки на тему «делаем чистоту». Ну или что-то в этом роде. Это уже много лет было ее любимым развлечением. А может быть, даже не развлечением. В общем, чем-то очень важным и радостным.

Сейчас ничего нового поймать не удалось: на теплый, густой, гулкий звон внезапно наложились отдаленные шаги еще одного любителя шуршать опавшими листьями.

Шаги приближались, постепенно перекрывая производимым шорохом голос монастыря. Кира не позволила себе открыть глаза и посмотреть на единомышленника: пусть лучше спокойненько пройдет мимо – тем более, что ее щеки уже ощущали едва заметное прикосновение первых солнечных лучей.

Она про себя досадливо поторапливала шаги, но они внезапно замедлились – и, как на грех, прямо перед ней.

Не пронесло. Сейчас будет какой-нибудь восторженный возглас «Ой, это вы?!», и придется улыбаться очередному поклоннику, жаждущему соприкосновения с сидящим на набережной прекрасным. Рявкнуть «Проходите уже, не заслоняйте солнце»? С поклонниками ссориться нельзя, это закон. А так хочется…

И Кира нехотя открыла глаза.

Над ней возвышался длинный (продолжающийся почти до верхушек молодых березок на другой стороне дорожки, как показалось ей, сидящей), очень худой человек с аскетичным лицом. Кира по привычке примерила его внешность на возможные роли и решила, что он мог бы сыграть в любом костюмном фильме – что-нибудь вроде серого кардинала, или Савонаролы, или главного волшебника, или демона…

Длинный смотрел на нее спокойно, без какого бы то ни было восторга, зато с непонятным сочувствием. По всему было понятно, что просто так он не уйдет: разговаривать все-таки придется.

– Разрешите сказать пару слов? – и он галантно склонил голову.

Кира тренированно улыбнулась, ласково кивнула, но ни на миллиметр не подвинулась на скамейке, чтобы длинный смог сесть.

А нечего. Стоя скажет пару слов, а сидя – еще неизвестно…

– Если вас не пугает вид актрисы с поблекшим после ночной съемки гримом – разрешаю.

Длинный пренебрежительно поморщился:

– Ну что вы, ваш грим не имеет к вам никакого отношения.

Не слишком понятно, но лучше предположить, что это было задумано как приятные слова.

– Собственно говоря, все ваше актерство не имеет к вам никакого отношения.

Это еще что такое?!

Кира почувствовала, как внутри мгновенно разлился тревожный холод. Так было с самого детства: когда кто-то говорил ей что-то обидное или просто неприятное, она не успевала разозлиться. Сначала был вот этот холод. Начинали мерзко подрагивать коленки, и она в ту же секунду верила в то, что сказанное и есть правда. Это потом она начинала думать, соглашаться или не соглашаться, злиться, соображать, что с этим делать, и совершать прочие осмысленные внутренние действия. А вначале всегда был холод, и она ненавидела себя за него. Ей казалось, такая реакция означает, что она вся до последней своей клеточки жаждет только бурных, продолжительных оваций. Поэтому она никогда не читала ничего о себе – ни в Интернете, ни где-то еще. То есть совсем ничего – ни ругательного, ни хвалебного.

Она даже не успела скептически вздернуть брови, как длинный уточнил – без всякой, надо сказать, поспешности:

– Нет-нет, я не хочу сказать, что вы плохая актриса – ни Боже мой. Вы великолепная актриса. Только это не ваше.

Внезапно Кире показалось, что контур длинного (теперь он стоял на фоне постепенно разливающегося розово-золотого сияния решившего-таки взойти солнца) как-то странно зазмеился. Теперь ее собеседник выглядел словно бы обведенным легким мерцанием.