Елена Асеева - Лан-Эа, властитель небес. Том первый

Солнце медленно перевалило за низкий косогор, расположенный прям напротив моего взгляда, где когда-то также находилось поселение людей, в единый момент свернувших свое существование из-за вспыхнувшего у них вирусного заболевания. А небесное светило, схоронившись за пологой вершиной, тем притушило сам красноватый отлив правящего дневного света, ровно указывая мне, как можно скорей убираться отсюда. Ибо уже в следующее мгновение леденящий воздух дунул с вершины вниз по склону, заколыхав на моей одежде серо-бурую шерсть козы, обдав и меня снежным, морозным духом. Я с трудом передернул плечами, и тотчас услышал, как внизу, точно на линии леса, а может даже границы поселения, раздался болезненный окрик, перешедший в гортанный хрип.

– А… – горько вскрикнул я, боясь, что этот хрип был связан со мной и нес на себе не только пролитую мною кровь, но и смерть моей родне. Они хоть и не считали меня сродником, и не раз швыряли в меня камни, стреляли из лука, пытаясь убить. Не понимали, какую опасность раненный, мертвый я могу для них представлять. Это знал лишь я, посему все эти лета, что оставался один, старался уйти от преследования, не допустить стычки с ними и моего кровопролития. Потому днесь услышав странные шумы из поселения, торопливо поднялся с земли, и, развернувшись, побежал вверх.

Бежать долго я не мог, вряд ли сделал несколько шагов, как меня тягостно качнуло вперед, и я немедля повалился на карачки, въехав в каменистую поверхность земли коленями и ладонями. От боли у меня перехватило дыхание так, что я не смог вздохнуть ли, выдохнуть через нос, а когда открыл рот (чтобы сделать втягивание воздуха им) кровавый поток, с серебристым отливом, выплеснувшись, словно из глубин глотки, прямо на землю, замер там вязким веществом, подобием куска металла. Я резко прикусил нижнюю губу зубами, точнее их остатками, так как за последнее время потерял их большую часть и теперь мучился вздувшимися деснами, и наконец-то вздохнув носом, взяв с места, пополз вперед. Наталкиваясь ладонями на острые края камней, подтягивая вслед себя ноги, и наблюдая саму почву сквозь кровавые пятна света, то ли спущенного солнцем, то ли предоставленного моими глазами.

Порой я резко, отрывисто кашлял, и тогда весь срок сдерживаемые мною кровавые сгустки выскакивали изо рта, точно прочерчивая мой кровавый уход от родни. Погони я не слышал, наверно, они не решились, а может уже и не стали, не могли…

Быть может, я о том задумался б, если был здоров. А так все мои мысли концентрировались на том дабы скорей доползти до моей норы, дабы не начался у меня припадок, и с тем свело ноги и руки в спазме, и сознание покинуло тело, которое однозначно не переживет тогда ночной холод. Ведь пока оставалась возможность ползти на карачках и спастись, я все еще хотел жить.

Вероятно, это желание жить уже не имело под собой ничего человеческого, а соотносилось со звериным инстинктом. Когда погибая, зверь все равно продолжает борьбу за жизнь, огрызается, скулит и старается встать на лапы. Несомненно, во мне на протяжении всей моей жизни боролись две сути: людское – думающее, а потому отвергающее это позорное существование и животное – вопреки разуму, повелевающее жить.

Мне, кажется, я даже пытался подняться на ноги, делая попытку за попыткой, но вновь падал на карачки и в таком виде продолжал свое восхождение вверх, к заветной цели, к своей норе. Однако, даже передвигаясь на всех четырех конечностях, почасту покачивался и не только вправо-влево, но и вперед-назад. А слабея, замирал на четвереньках и тотчас начинал гулко, надрывно кашлять, выплевывая сгустки красно-серебристой крови на уже посиневшую от наступающей ночи землю. Ощущая, как тягостно дергается внутри моей спины наконечник, и, кусок древка стрелы, словно делая дыру в шкуре рубахи все больше и больше, приподнимая образовавшуюся вместе соединения с раной плотную корочку. К боли в спине добавилась такая же невыносимая боль в ладонях, а кожа на них смотрелась большущими, кровавыми ранами, где в свой черед красные пятна, имеющие окаймление из прозрачных пузырьков, наполненных жидкостью, полопались, да точно переплелись с серебристыми узелками.

Перед глазами все чаще и чаще красные пятна перемешивались с угловатыми боками серых камней так, что мне становилось сложным понять, вижу я их или нет… Или все же это сон, болезнь и только…

Холод, степенно спускаясь с белой, укрытой тонким слоем снега скалистой вершины курился вокруг меня белесой, как и облака в небе, дымкой, чуть теребя прижавшиеся к земле кустистые мхи и тонкие, высохшие веточки таких же низких кустарников. Он резко толкал меня в плечи и голову, ровно собираясь скинуть вниз, и вместе с тем леденящее дуновение ветра возвращало мне ориентацию в пространстве, потому я и продолжал свой путь, свою борьбу за жизнь. Здесь подъем стал круче, и до заветной моей норы оставалась не так много. А огромные валуны въехавшие боками в землю, словно подкатились под скальные выходы, подпирая их в местах, где все еще виднелись мягкие клоки бурых мхов. И то хорошо, что в наступающей темноте, приглушившей все краски, мои глаза не только видели, но и с легкостью различали цвета. Это еще была одна моя способность, хотя многие мои сродники считали уродством. Ибо в красно-розоватых моих радужках находились, не присущие людскому роду, поперечно продолговатые, щелевидные с рядом отверстий пурпурные зрачки. Днем они стягивались в узкую полоску, а вечерами приобретали круглую форму. У меня имелись также дополнительные веки, которые располагались во внутренних уголках глаз, и, наползали на глаза в случае сильных ветров, когда пыль била в лицо, давая возможность мне видеть всегда хорошо. Наверняка, это смотрелось уродливо для моих родственников, но мне помогало выжить, и, ни раз.