Кассия Сенина - Траектория полета совы

– Что значит «не готова»? – возразил отец Андрей. – Ты же знаешь, я церемоний не люблю. Постригаться так постригаться, не важно, чем ты занималась с утра и что ела. Было бы произволение! – Отец Андрей посмотрел на Афинаиду пристально, его светло-серые глаза вдруг заискрились весельем и добротой. Он провел рукой по пшеничным волосам, стянутым сзади кожаным шнурком, губы дрогнули в знаменитой загадочной улыбке. – Произволение стать одной из нас. Как я, как мать Еликонида, как старец… Ах, да, – спохватился настоятель, – мать Еликониду ты не особенно любишь. Но вот что я решил: оставайся-ка ты в своей квартире, не нужно тебе никуда переезжать. Какие сейчас монастыри, по большому счету? Монашество вообще подвиг, не данный нашему времени, как говорил епископ Игнатий. Вот если мы, наконец, построим обитель, тогда другое дело… А имя, если тебе не нравится, можем другое выбрать. Тебе ведь нравится игуменья Арсения?

– Да. – Афинаида смущенно кивнула, не поднимая глаз.

– Ну, вот и прекрасно, пострижем тебя Арсенией. – И, не дав девушке ничего сказать, отец Андрей, словно прочтя ее мысли, продолжал: – Пойми, чадо! Пойми одну простую вещь. Монашество это не конфета и не медаль за выслугу лет. Монашество это жертва. Те, кто постригаются в старости, когда уже ничего не надо и не от чего отказываться, Господу не угодны. Постригаться тебе нужно сейчас, когда у тебя сомнения, искания всякие, когда есть чем жертвовать. Да, жертва – ключевое слово здесь. Если ты пожертвуешь Божией Матери свои амбиции, страхи, неприязнь к братьям и сестрам во Христе, это будет хорошо. И только это будет спасительно для тебя! Только тогда ты и ощутишь по-настоящему помощь Божию. А когда жертвы нет, когда ты стар и уже ничем в жизни не интересуешься, то тут и говорить не о чем, это всё мирское, человеческое.

Афинаида смотрела на знакомые до боли черты – прямой нос, чуть впалые щеки, солидные надбровные дуги с белесыми бровями, – видела, как отец Андрей с каждой минутой воодушевляется, словно загораясь изнутри невидимым огнем, и понимала, что не в состоянии возразить ни слова. Да и с чем тут поспоришь?..

– Итак, Арсения? – мягко спросил отец Андрей после минутной паузы.

Девушка тихонько кивнула…

Началось богослужение – длинное, с древними распевами, с торжественными выходами священников в золотой парче, с народными восклицаниями: «Господи, помилуй!» Постриг должен был совершиться по отпусте утрени, перед литургией, а пока Афинаида стояла у левой солеи и пыталась следить за ходом службы. Но ее ум поглощали мысли о предстоящем событии. «Наверное, постриг – это как невесте замуж выйти, – подумала она. – Вот, я готовилась, собирала приданое, а сейчас, наконец, приходит Жених и ведет в храм на венчание…» От волнения и от сознания совершающегося над ней промысла Божия – теперь Афинаида уверилась в промыслительности всего происходившего в этот день, – на глаза то и дело наворачивались слезы. Даже мать Еликонида почти не пугала. Вспоминались слова игуменьи Арсении, в честь которой отец Андрей решил ее постричь: «С Господом и ад не страшит меня». Да, так и должно быть: разве с Богом может быть страшно?

Перед полиелеем маленькая девочка в длинном платье, дочь одной из прихожанок, спустилась с солеи, крепко держа большую икону праздника. Образ поместили на аналой, запели: «Хвалите имя Господне!» Потом начался канон – тоже длинный, красивый, протяжный. Его пели два хора попеременно, и получалось необычайно величественно.

Но что это?! На третьей песне за стеной храма послышался шум. Кто-то явно стучал в дверь приходского дома, который располагался в пристройке у левой стены базилики. Стук этот был тем более странен, что за окнами висела холодная ноябрьская ночь: кому сейчас могло придти в голову ломиться в запертую дверь?..

Между тем стук прекратился на несколько мгновений, затем послышался громкий хлопок и странное шипение. Появился отец Андрей, непривычно бледный и заметно встревоженный. Вышел он почему-то не из алтаря, а из крипты под храмом, и взбежал по лесенке к левому клиросу. В этот момент тяжелая западная дверь распахнулась, и в храм ворвались четверо молодых людей в форме астиномии, с невероятно красными лицами и слезящимися глазами. В руках стражей порядка были дубинки – вторжение явно не предвещало ничего хорошего. Отец Андрей сделал знак хору, и стало почти тихо.

– Никому не двигаться! – крикнул один из вошедших. – Кто здесь главный?