Галина Тимошенко - Коллекция недоразумений. Принцип матрёшки

С Андреем Егор сдружился много позже – в Институте эндоскопической хирургии, куда оба пришли работать сразу после интернатуры. Оба были хоть и менее блистательны во время обучения, чем Илья, но все же достаточно хороши, чтобы их взяли на работу в столь достойное заведение – причем заметьте, без всякого блата! Было бы даже смешно представить себе, чтобы старший Силаков согласился использовать какие-то связи для того, чтобы помочь сыну устроиться на хорошую работу. Просто и Егор, и Андрей интернатуру проходили в том же институте.

Егор покорил сердце ныне покойного профессора Вилюшкина тем, что задавал больше вопросов, чем все остальные интерны, вместе взятые, и имел достаточно наглости, чтобы потом еще и проверять полученные ответы. Когда он в очередной раз рискнул поспорить с Вилюшкиным, оперируя информацией, почерпнутой накануне ночью из журнала Американского хирургического общества, тот не выдержал и сказал:

– Знаете, юноша, ежели вы такой умный, придется вам здесь поработать подольше. Вот тогда и посмотрим, будете ли вы продолжать спорить, когда количество ваших операций будет зависеть от моего доброго отношения к вам.

Честно говоря, спорить Егор продолжал и после интернатуры – только после смерти Вилюшкина это чаще всего не имело столь приятных последствий.

Андрей был анестезиологом в пятом поколении, и, похоже, все московские врачи были знакомыми его родителей. Для них сама его фамилия была своего рода гарантией наличия всего необходимого хорошему врачу – поэтому оказалось само собой разумеющимся, что он вполне годится для интернатуры, а потом и для ординатуры Института эндоскопической хирургии. В ординатуре-то они и сдружились с Егором, поскольку обнаружилось, что оба между операциями любят поиграть в шахматы. Потом нашлись и многие другие, жизненно важные для дружбы между двумя молодыми мужиками параметры сходства – и в результате Андрей вполне естественно влился в компанию школьных друзей Егора. Сегодня еще один из этой компании не смог прийти ни на кладбище, ни на поминки, хотя и знал Егорова отца уже много лет: как на грех, оказался в командировке.

Андрей, завидев Егора в дверях гостиной, налил полную рюмку водки и молча протянул ему. Егор сел рядом и послушно водку выпил. Илья, более сентиментальный, чем два врача, подвинул стул поближе и обнял Егора за плечи:

– Наверно, хуже всего то, что это как-то так внезапно… Когда человек долго болеет, к этому еще можно как-то подготовиться. А так…

Андрей, заметив, как напряглись скулы у Егора, прервал Илью:

– Хорош митинговать, математик. Ты не пробовал ни того, ни другого – и слава Богу. Так что помолчи пока.

Полная неожиданность отцовской смерти выводила Егора из хоть какого-то подобия душевного равновесия: ему не давало покоя то, что он, врач, просмотрел у отца какие-то симптомы. Конечно, он знал, что у мужчин старше сорока острая сердечная недостаточность может вдруг случиться без всяких предварительных осложнений. Но чтобы на фоне полного здоровья… Единственное, что мучило отца – и то весьма редко, – была изжога. Обследоваться по этому поводу отец категорически отказывался, и после нескольких бесплодных попыток Егор оставил надежду уговорить отца воспользоваться медицинскими знаниями собственного сына. Да и самого его отцовская изжога не особо волновала, поскольку возникала она только после очень уж крамольных с точки зрения диетологии блюд. Ну имеет право человек, в самом-то деле, на одно-единственное несерьезное недомогание?! И вдруг…

Не то чтобы он всерьез себя винил в смерти отца – слишком много всякого разного видел он на своей работе, чтобы быть столь самонадеянным, – но мысли его постоянно вертелись вокруг этого вопроса: что он упустил?

Проснулся Егор наутро с ясной головой – ясной просто до отвращения. Напиться накануне ему не удалось: он пил, и пил много – только почему-то все никак не пьянелось. Точно так же не пьянелось ему все три дня, прошедшие после того, как мать обнаружила отца в его кабинете – без малейших признаков жизни, за рабочим столом, на котором ворохом лежали старые фотографии. Это тоже не давало Егору покоя: он не понимал, как могли эти фотографии быть связанными с отцовской смертью. Что-то здесь было не так – или Егору казалось, что не так: тогда получилось бы, что не он просмотрел нечто важное, а на самом деле что-то было не так…

Он вышел на кухню в надежде, что мать еще спит: пусть хоть немного отдохнет после всех этих соболезнований, комьев на могилу, цветов, которые почему-то пахли как-то особенно удушающе. Кто их знает, может, они всегда так пахнут зимой? На фоне свежести снега, например…