Юлия Бекенская - Гавань

Город, окрашенный в охряные тона, чем-то напоминал Петербург, но больше – Венецию, как представлялась она по старинным гравюрам.

Гондола несла его вдоль канала, на гнутых мостиках прогуливалась публика. Из воды улыбались купальщицы с белыми лилиями в волосах. Незнакомая музыка летела с плавучей эстрады.

Еленушка, прекрасная и какая-то новая, сошла с причала к Даниле в лодку.

– Милый друг, – сказала она.

Данила протянул ей подарок – большую коробку с бантом, вроде той, что Трубицын подарил мадам директрисе.

Еленушка улыбнулась. Изящные пальчики сдернули ленту, коробка открылась и – тук-тук-тук. На синем атласе лежало человеческое сердце.

– Спасибо, – прошептала она.

В ее руке вдруг оказался нож – странный тускло-желтый обоюдоострый клинок.

Взмах – и она всадила его в живое, пульсирующее сердце. Брызнула кровь. Данила вскрикнул от боли. За что?..

Чужая мелодия. Стук барабанов.

– За что?!

– Данила Андреевич! Откройте! Голубчик, что с вами?..

Рывком сел.

Чахлый рассвет. Озноб. И подушка мокрая.

Грохот. Хлипкая дверь гнется, щеколда еле держится, будто кто-то навалился с той стороны. Это за ним. За что?..

– Данила Андреевич! Немедленно откройте, что же вы…

Рывком с кровати. Вытер покрытый испариной лоб. Взгляд в зеркало над рукомойником – в волосах перо от подушки, глаза шалые.

Треск. Щеколда вылетела, дверь распахнулась под грузным телом хозяйки:

– Голубчик! Вы так кричали! Я думала, вас убивают! У меня вот, смотрите, – и продемонстрировала дрожащие, в темную старческую крупинку, руки, – что у вас стряслось?..

– Ничего, Надежда Аркадьевна, – забормотал он. – Сон это, дурной сон. Простите, что вас напугал. Я не нарочно, – как школяр перед классной дамой, честное слово!

– Может быть, вы вчера пили?! – голос хозяйки окреп.

Глаза зорко обшарили комнату, отметив и разоренную постель, и недопитую чашку чаю. Заглянули под умывальник – Надежда Аркадьевна гордилась, что у жильцов есть в комнатах удобства – и даже, казалось, просветили, словно рентгеновским лучом, закрытый шкаф. Под кипой тетрадей на столе что-то бугрилось – уж не фляга ли?..

– Что-то вы сам не свой всю неделю, – вынесла вердикт домовладелица.

– Я думаю, – начал было Данила, но хозяйка его перебила:

– Вот в том и беда: все сидите да думаете! А хоть бы гулять пошли. Гулять надо больше, от прогулок-то сны какие хорошие…

На эту отповедь ответа у него не нашлось. К тому же он знал, что чем ближе был срок уплаты за комнату, тем чаще хозяйка искала повод его навестить.

Кое-как, с помощью башмака и гвоздя, приладил на место щеколду – хотя жить его приватности до следующего кошмара.

Словно паутинка, мелодия из сна затихала в комнате.

– Халат! Халат! – раздались за окном крики старьевщика.

Данила выглянул. Бойкий смуглый «князь», в цветастом халате и черной шапочке, торчал под окнами. Увидев Данилу, осклабился и радостно повторил:

– Халат!..

Часы внизу пробили шесть.

Данила застонал и потер руками лицо.

Кошмар убил единственное утро, когда хотя бы поспать можно было вдосталь. Вспомнив кинжал в нежных пальчиках, поежился от дурного предчувствия. С Еленушкой он не виделся две недели, но о том, чтобы ехать к ней, и речи быть не могло.

Позор следовало пережить в одиночестве. Понять мотивы своих поступков и обрести душевное равновесие.

А равновесие не обреталось никак. Кутеж сожрал сбережения. И без того скромное существование превратилось в аскезу.

Хозяйка все чаще находила предлог, чтобы заглянуть: вдруг-де он подзабыл, что этот стол, умывальник, кисейные занавески и даже холодный, водорослями пропахший чердачный дух (окно в комнате историка не закрывалось) Даниле не принадлежит?..

До жалованья осталась неделя. А значит, со вторника он обречен лицезреть поджатые губы, оправдываться, обещать – как всегда.

Чем, спрашивается, это отличается от гимназии? Здесь – старая жаба, там – селедка сушеная. Как она сказала? «Все сидите да думаете». И Цирцелия на днях ему выговаривала: «Умствованиями вы порядка от них не добьетесь. Железная воля – вот что вам нужно». Кругом старухи, и все норовят учить его жизни.

И пигалицы. Еще одно зло.

Щебечут, шуршат, дрожат губками, обмороки закатывают…

Глазки пустенькие, улыбки щербатенькие. А меньше надо сладостей кушать! Влюбляются в дьякона, в истопника, а то и друг в дружку. Еще в Трубицына – точно, парочку бестолковых сердец чертов фат с собой прихватил.