Вадим Черников - ПОМОРСКИЙ СКАЗ. Про море Студеное, про войну Великую, да про то, как Севостьян и Северьян Мангазею-страну искали

Вновь шли спасать страну своим сердцем, любовью, терпением. Глушить делами своё воющее в ночи одиночество, мокрые от слёз подушки да искусанные простыни. И ждать, ждать своих… Обмирая и умирая каждый раз, когда вдоль улицы шла принимавшая на себя всё женщина-почтальон -мужики не выдерживали-, у которой уже не было ни слов, ни сил утешения для тех, кому приносила она, одну за одной, похоронки. Вой женский бил ей в спину, подгонял, как вихрь, и всё быстрее убегала она вдоль домов, вдоль улиц, чтобы не слышать ничего, оглохнуть на время.

Вой стоял и стон по всей огромной стране, третий год сражающейся в страшной войне и начинающей ломать хребет – позвонок за позвонком – проклятому врагу. Но у многих женщин ещё оставалась надежда. Не только похоронки приходили, ломая жизни о колено, но и живые птицы-треугольники нёс, кружил пахнущий фронтовым победным дымком ветер в светлевшие радостными женскими слезами дома. Для таких моряк был живым примером того, что невеликое их счастье возможно. Возможно! Только надо ждать. Всех их провожал взгляд моряка, дававший им надежду на что-то неясное, уже неупомненное, но светлое, высокое…

Молодой, грустный парень без ноги положил подбородок на костыль, с которым он пока ещё не научился дружить. Деревянный его с некоторых пор «товарищ» то и дело скользил в разные стороны, и парень зло ставил его на место, ища в полу вагона какую-нибудь выбоину. Весёлый, пьяненький, с пустым правым рукавом пожилой солдат поначалу теребил попутчика и коллегу по несчастью, предлагая выпить чего-то мутного, доставаемого периодически и неловко из-за пазухи. Пожилой, видать, был правшой и тоже только привыкал к своей второй, не родной и единственной теперь руке. Зато морально он, в отличие от молодого, свыкся со своим состоянием и положением. Без руки жить было вполне можно. И без ноги тоже, – покровительственно кивнул он молодому, – вот без головы нельзя, брат… Парень на этот раз вызверился на него всерьёз и послал так далеко, что однорукий оптимист уважительно кивнул и, ничуть не обидевшись, закурил, а потом прислонился к дощатой стенке и мгновенно уснул. Голова его тряслась в такт колёсам, а общипанные седые усы топорщились самодовольно в разные стороны. Молодой облегчённо вздохнул и снова впал в свои тяжёлые думы.

Поезд несколько раз тряхнуло, дёрнуло с лязгом и скрипом где-то внизу, под полом. От последнего толчка телогрейка однорукого распахнулась и тускло блеснули на левой стороне неожиданно чистенькой гимнастёрки, выдававшей старого солдата, три тяжёлые медали. Одна из них – «За отвагу» – была ещё старого образца, на красной прямоугольной колодке, ставшей теперь буро-ржавого цвета. На правой были аккуратно нашиты пять планок, отмечавших ранения. Три красного цвета за лёгкие. Две желтые. Тяжёлые. Молодой вздохнул ещё горше, сокрушённо, коря себя за грубость. Запахнул телогрейку пожилого правой рукой и прихватил её на пуговицу. Потом подложил тому под голову шапку. Пожилой тут же съехал вместе с шапкой ему на плечо и блаженно всхрапнул. Одноногий кивнул головой и как-то посветлел лицом. Оглядел свою выцветшую гимнастёрку с одиноким значком «Гвардия» и тоже свесил русую голову на костыль, который нашёл-таки ямку в полу и встал крепко.

Полился из угла поморский говор: мальчик лет семи просил мать сказать о Голоменом царе. Та отказывалась, устало отмахиваясь рукою и поддерживая на коленях голову маленькой спящей девочки. Мальчик терпеливо вздохнул, но сидящая напротив кряжистая старушка только кивнула и начала нараспев сказывать, окая и ставя ударения там, где им вроде бы совсем не место:

– Голоменой цярь. Вокоторы-то давношны леты, унёсло во пылко морьско голомё коць с Кулояна. Било морё их цетвёры воды, а на третьёй-от день тиха пала, погодьё. Омалтаписсе кулояна, гленули – тако лосо намори, вода кротка, одаль держит луда, а серётка луды трои полохола сидят – шолнцё, ветёр да мороз. Цюют кулояна, котора идёт: которой из полохол большак намори? Увидали трои полохола кулоян-от, ко луды коць потташшили, оприколили, крицят: «Сказывайте держит, которой меж нама самой могутной на мори? Которого нарецёте, тот из нас на голомёно царьссво настанёт». Кулояна недолго меж собою поредили, да и ответ дёржат: «Вы фсетрои могутны, аболышак оту вас один – ветер. Он и йесь голоменой царь». Тут мороз осердилссе, пал на кулоян – хотел застудить-заморозить. А ветёр говорит им: «Не бойтиссё, я дуть не стану, дак мороз без ветру не порато морозлив». Не стал дуть ветёр – мороз окротел, пошшипал-пошшипал, да и оступилссе от кулоян. А тут шолнцё взъерилоссе, стало жгать да жарить. А ветёр опеть затёшшат: «Не бойтиссё, я подую, дак с ветерьём-от шолнцё не порато жарит». Пал ветёр на лосо морё – шолнцё и оступилоссе. Тут вода сполнилассе, оттулило коць от каменной луды, поднели яна на поветёрь парус, да скорёхонько ко дому-то и добежали. А ветёр-от и взаболь на мори держит е фсех – он-от над фсема вёрьхову держит.

Читать дальше