Игорь Епифанов - Нефилим

Устроителя ждали со стороны Пирамиды, точнее, из ее недр, откуда вел к колпаку наклонный туннель с заключенной внутри кабиной. Наделенные особо острым слухом и зрением первыми различали маслянистый шелест ее скольжения, а затем, устремив взоры на слегка затонированную плоскость лицевой грани, следили за плавным нисходящим спуском зеркального многогранника. Достигнув входа в защитный колпак, многогранник замер, затем раздались сухие отчетливые щелчки герметизаторов, и внутри затуманенной радужными разводами полусферы возникли очертания невысокой, плотно сбитой фигуры с квадратными плечами и чуть склоненной к груди головой. Привычная осанка бойца, оставшаяся у Устроителя с тех времен, когда он наравне со всеми осваивал навыки выживания в условиях Территории. Выдающихся успехов в этом он не достиг, и потому, проходя практику, не отдалялся от Стены далее, чем на полдня хорошего пешего хода. Ходоком он, надо отдать должное, проявил себя отменным.

Кабина пришла, герметизаторы щелкнули, но вместо ожидаемой одной фигуры в колпак вошли две. Это отчетливо видели и стоящие на гребне, и участники Экспедиции, выстроившиеся на насыпи. Они развернулись синхронно, как по команде, выставив на обозрение провожающих неподвижные лица, испещренные маскировочными маркерами. Неясно, кто первым произнес слово «Она», но его тут же подхватили близстоящие; негромкий ропот распространился по насыпи, по Гребню, и вскоре все, даже те, кто остался на Площади и следил за отправкой экспедиции через специально установленные зеркала, невнятно, но шумно загомонили: Она!.. Она!.. Некоторые даже произносили с ударением на «О», отчего местоимение обретало звучание личного имени.

Молчали, по-видимому, лишь двое: Старгм, стоявший на небольшом холмике по ту сторону насыпи и шеренги своих подчиненных, и я, следивший за ним из тайно пробитого накануне отверстия во внешней облицовке Стены. Она была сделана из особо прочного сплава и прикрывала узкую галерею, идущую по всему периметру и служившую ходом сообщения на случай отказа всех систем связи. О том, что явилось взорам обитателей Пирамиды там, надо мной, я догадался по отголоскам. О!.. О!.. О!.. – звучало на все лады и, проникая сквозь облицовку, вкруговую разносилось по галерее. Стенки усиливали акустику, звуковые волны сталкивались, отражались, гасили друг друга, грохотали, попадая в резонанс или мечась в вертикальных перископических колодцах-ловушках, и когда они накатывали на меня с обеих сторон, мои ушные перепонки так трещали под их напором, что, казалось, они вот-вот лопнут, а череп разлетится на куски как перезревший плод.

Но зрение оставалось ясным, и я отчетливо видел лица стоящих на насыпи. Они орали, нелепо распялив округлившиеся рты; некоторые махали руками и в знак восторга подбрасывали над собой поднятые с земли камешки, пучки засохшей травы, но выражения лиц противоречили этим подобострастным жестам. На них читалось недоумение, и даже с примесью злости. Герц после окончания церемонии живописал мне картину проводов. Он наощупь, без труда, молниеносно выдернул из барабана нужный жетон и занимал одно из самых выгодных мест на Стене. Герц сказал, что сперва фигуры в колпаке угадывались смутно; было лишь ясно, что там их две, но когда стенки обзорного сектора разошлись, все увидели, что пара занимает два почти одинаковых кресла, и расстояние между подлокотниками не превышает ширины ладони.

Устроитель и Она, как и положено по протоколу, были неподвижны как статуи, и лишь когда восторг зашкаливал за все мыслимые пределы, слегка склоняли головы в зазубренных по верху золотых венчиках и поднимали на уровень плеч ладони с разведенными в виде «V» пальцами. При этом лицо Устроителя немного оживлялось подобием улыбки; Она тоже улыбалась, но уголки ее губ были опущены вниз. Все выглядело так, словно Устроитель отдельно, от себя, посылал отряду прощальное благословение; Она же прощалась с одним Старгмом, стоявшим на холмике и на голову возвышавшемся над всей шеренгой.

Как я отметил ранее, Старгм не кричал. Его взгляд тоже был направлен в сторону колпака, но был рассеян как у человека, чьи мысли витают далеко от его физического тела. Иногда он переводил глаза на Стену, и в какой-то миг мне почудилось, что его взгляд уперся в мое наблюдательное отверстие. Рассеянность ушла. Взгляд сделался так ясен и пронзителен, что облицовка словно растворилась, и мы остались в мире только вдвоем. Я не знаю, что это было; помню только, что мне вдруг ВСЕ СТАЛО ЯСНО. Я и до этого мгновения смутно подозревал, что смысл существования – временного, вечного: не суть – заключается именно в этих прозрениях, случающихся внезапно и без каких-либо предвестий, условий или причин. Иначе их можно было бы вызвать искусственно, создав соответствующие условия. Но тогда это не были бы прозрения; это было бы что-то иное, что-то типа тех феноменов, которыми порой так кичились «крохоборы», гоняя потоки частиц по виткам Спирали и демонстрируя возникающие на ее стенках туманности. Возникла мысль, что Старгм хочет взглядом сообщить мне нечто такое, что невозможно выразить никаким иным способом, что слова, жесты, мимика – все это в избытке демонстрировали стоящие на насыпи – лишь замутняют чистые ключи, бьющие со дна души.