Ольга Апреликова - Горькое логово

И ничего такого, чтоб небо перестало быть черной крышкой прозрачной клетки.

Кого-то отругав, вышла учительница, и все тут же расшумелись. Бессмысленный детский шум. Какие же они скучные… Терпеть? Еще минут сорок до того, как за ним придут. Взгляд поднимало от тетрадки к окну. Сумерки. Тоска взорвалась, и псих внутри разрыдался, а воля заорала:

– Мало тебе было ночных вокзалов!

– Последний раз!

– Пропадешь, дурак!

– Самый последний…

– Да нельзя же!

Внизу за окном вспыхнул золотой фонарь. Заплакать? Он лишь еще посмотрел за окно в лабиринты бесприютных темных уличных пространств и аккуратно закрыл тетрадку и учебник. Еще аккуратнее убирал ручку в пенал…

Наконец здравый смысл обрушился. С грохотом. Вздрогнув, он решился:

– Самый последний раз. Если не получится – значит, больше никогда.

Стало легко дышать, и, сдерживая нервный смех, он потихоньку выложил из рюкзака в парту учебники, спрятал туда же телефон, по которому его могли бы отследить. Рюкзак пригодится… Девчонки шептались и повизгивали, пацаны просто носились между партами и радовались детству – никому до него не было дела. Подрагивая от волнения, он прошел сквозь их игры в раздевалку продленки, не скрываясь, переобулся и достал куртку. Пока шел по длинному этажу мимо закрытых классов, ему никто не встретился, и, хотя это была хорошая примета, он даже дышать боялся. На первом этаже пахло булочками с корицей, которые пекли в столовой на завтра – он поморщился от голода, но тут же об этом забыл. Когда крался мимо исцарапанных зеркал у выхода, что-то отразилось там непонятное, в синих искрах. Внезапно, заставив его дернуться, продребезжал звонок. Он приостановился – да что там в зеркале может быть? Он сам только, раскрасневшийся заморыш с дикими глазами. С первого взгляда понятно, что чокнутый. У выхода никого не было, ни охранника, ни уборщиц… Пожав плечами, он подкрался к двери – но входную дверь забыли запереть! И снаружи – никого!

В лицо хлестнуло мокрым снегом и сумерками раннего вечера. Ноябрь. Он перебежал площадку, в кустах оглянулся на ряды окон школы. Все, свобода! Отвернулся, застегнул куртку и побежал к улице, а там тут же заскочил в подкативший, окутанный в теплое золото окон трамвай, насчитал и отдал монетки кондукторше, встал на задней площадке. Вокруг отстающих фонарей метался снег. Путь был. Трамвай, старый, полный теплого света, вез, бренча, кое-как, но куда надо. Бусина дня стала фиолетовой с золотом, тяжелой, будто в ней и вправду сгустилась тайна.

На главный вокзал он, чтоб глупо не попасться, не поехал, а спустился на несколько станций в метро, наверху перебежал проспект, потом – пару кварталов под мокрым снегом и рыжими фонарями – взлетел по железным ступеням перехода, с высоты во тьме на бегу засмеявшись блестящей паутине рельс и синим огням семафоров, почти пустой платформе пригородной станции, приближающемуся составу – всей этой начинающейся дороге; слетел вниз, перескочил турникет, шмыгнул между торопящимися взрослыми – и наконец впрыгнул в подошедшую, тоже с теплыми золотистыми окнами, электричку.

Народа в вагоне почти не было. Холодно. Мусорно. Старый облезлый вагон… Так-так-так, нечего капризничать. Ведь все: ура, он едет. И старые светильники на потолке в самом деле льют вниз золото. Путь есть. Успокаивая дыхание, сел у окна. Состав, заворчав, тронулся и быстро набрал ход, за окном через мгновение под последними фонарями оборвался край платформы, над головой невнятно похрипел динамик, а свет стал ярче. Он надвинул шапку на лоб и прислонился к дрожащему стеклу, отгородил ладонью желтое отражение вагона и стал смотреть, как мимо тянутся старые кирпичные заборы, как потом под колесами пересек дорогу канал с рыжими змеями фонарей по жуткой черной воде. Следил, как чертят ветками по серому небу подступившие черно-белые деревья, как тянутся вдоль железной дороги беспорядочные заводы, технопарки, склады, моллы, виадуки с транспортными потоками и многоэтажные жилые массивы огромного северного города. Снаружи небо над фонарями уже стало черным, поднялось и похолодело, и снег перестал идти… Наконец он посмотрел вперед: там далеко, куда ушло солнце, небо прояснилось и бледно зеленело холодом. Золотой горн протянул краткую, точную ноту сквозь сердце, и он почувствовал себя живым-живым, настоящим.

Он боялся надеяться. Так, успокоиться и не суетиться. Горны – потише. Спокойно. Но золото предчувствия не таяло и не отступало. Вызолотило изнутри все его мрачные ментальные пространства – не засветиться бы снаружи. Никто ничего не должен заметить. Он – просто школьник, возвращающийся домой в пригород.