Анджей Беловранин - Эллиниум - Пробуждение

Козлик тоже сразу освоил ложку, Увальню это давалось гораздо труднее, и значительная часть налитой ему похлебки оказалась на его льняном доспехе. А Ящерка предпочел обойтись без новшеств и хлебал через край чашки, помогая себе руками.

Еще меньше, чем трапезная, Пескарю понравилось отхожее место во дворце. Оно было у стены, выходящей в море – несколько дыр в деревянном настиле нависали над обрывом. При этом сам настил ничем не отделялся от внутреннего двора, и справлять нужду приходилось на глазах у всех, кто в это время во дворе находился.

На ночлег воины улеглись здесь же – кто во внутреннем дворе, кто в трапезной, на столах и под ними.

Старейшина Копьё, в сильном подпитии, ненадолго вышел из главной башни дворца и, с трудом ворочая языком, сообщил воинам Грома, что поход против пиратов будет скоро, но точно не завтра. Поэтому можно пировать. После этого Копьё вновь скрылся в башне, а воины-кадмийцы вытащили откуда-то из закромов дворца амфору, полную вина, откупорили её и раздали гостям кубки. Чашу для разбавления вина тоже достали, но она оказалась слишком маленькой на такую ораву, поэтому воины стали пить вино неразбавленным, как дикари. Началось какое-то дикое, разнузданное веселье, которого Пескарю до сих пор не доводилось видеть. Каждый торопился напиться допьяна как можно быстрее, словно куда-то опаздывал, и в скором времени почти все набрались до безобразия.

В какой-то момент один из кадмийцев поймал не ко времени подвернувшуюся женщину – одну из тех хмурых, что прислуживали за столом – и стал сношаться с ней прямо посреди двора, у амфоры с вином. Воины подбадривали его ритмичными криками, а потом стали сменять один за другим.

Ящерка занял очередь, а Пескарь, хоть и был уже очень хмельной, не мог избавиться от омерзительного чувства.

– Что скажет её отец, когда узнает? – спросил он у одного кадмийца.

– У неё нет отца, – усмехнулся воин. – Это царская рабыня. Царь уже давно насытился ею и подарил воинам. Так что можешь не стесняться.

В Городе-в-Долине рабов почти не было. Сколько знал Пескарь, их было всего двое – оба почти старики. Воины Города-в-Долине редко приводили пленников из военных походов, потому что с работой справлялись сами, а рабов нужно было бы кормить. Ни об одной женщине-рабыне юноша до сих пор не слышал. «И хорошо, что у нас их нет», – подумал Пескарь.

Он поднялся на стену, чтобы оказаться подальше от неприятной его взору сцены. Козлик уже спал в углу двора пьяный, а Увалень привычно пошёл следом за своим вожаком.

– Как-то это неправильно, – сказал Пескарь.

– Угу, – пьяно кивнул Увалень, и сын Тверда осознал, что тот даже не понимает, о чем идет речь.

– Вот проклятье! Одна пакость от этого вина.

– Угу, – снова кивнул Увалень и приложился к своему кубку.

– Иди спать, Увалень, – разрешил Пескарь, и тот, снова кивнув, послушно почапал вниз, во двор.

Пескарь отвернулся и стал смотреть со стены на город и море.

Глаз Пробудившегося давно закатился за горизонт; море и небо над ним были черными, как смола. С той стороны раздавался шум волн. Пескарь вдруг подумал, что за целый вечер так толком на море и не поглядел. Понял лишь, что оно совсем не такое, каким он ожидал его увидеть. Как и Кадм. Как и другие люди. Как и всё вообще. От последней мысли хмельная голова закружилась.

В городе горело несколько огней: факелы у наёмной охраны, что стерегла товары, сложенные рядом с пирсами на площади; несколько масляных светильников на кораблях, да иные окна на вторых этажах домов тоже были освещены.

Теперь Пескарь смотрел на Кадм уже без прежнего восхищения. Что-то в нем было глубоко неправильно. Но что именно?..

А может быть, он просто тоскует по родному дому? Первое восхищение новизны прошло, и теперь на чужбине всё кажется ему неуютным?

Он понимал, что эти вопросы выше его разумения. Во всяком случае, пока. Во всяком случае, пока он так пьян.

7

Море было поразительным. Такое же величественное, как горы. Такое же непостижимое, как глаз Пробудившегося. У самого берега – изумрудно-зеленое, а дальше синее, потом серое… оно словно вобрало в себя все возможные цвета сразу. И пахло оно, как огромный незнакомый зверь.

Проснувшись на рассвете, Пескарь первым делом взобрался на стену, чтобы взглянуть на него, и задохнулся от восхищения.

– Оно везде такое? – спросил он у стражника, дежурившего на стене и явно мучимого похмельем. – Его ещё много?

– Море? – стражник сразу понял причину восхищения юноши. – Да, оно очень большое. То, что ты видишь – это Кадмийский залив. Он часть Ядарского моря. Если приглядишься внимательно, вон там, видишь, на самом горизонте? Как будто маленькое пятнышко? Это Раадос.