Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова

Но вот рассвет уже рисует пикообразные вершины елей и лиственниц на таежном горизонте, проникает в чащу, и кажется, что сейчас вдруг тайга зазвенит, запоет тысячью голосов, сливающихся в единую и стройную симфонию леса, оповещая все живое о наступлении нового дня. Но это только так кажется.

Если в лесах Воронежа или Подмосковья, в дубравах Черного леса или в буковых рощах Прикарпатья утреннюю зарю встречает звон и пересвист радостных голосов пернатого лесного царства, то в северной сибирской тайге напрасно ожидать чего-то подобного. Сколько ни напрягай слух, здесь не услышишь трели соловья, заливистого пения дрозда, свиста шутника-скворца, журчащего воркотания тетерева… Тихая и угрюмая тайга почти ничем не встречает зарю, и это как бы задает тон на весь будущий день, тишину которого нарушит лишь где-то сорвавшаяся шишка или засохшая и отжившая свой век ветка.

Только перед восходом солнца, когда восточная часть неба уже окрасилась в яркий желто-оранжевый цвет и ночная тьма покинула густые чащи, где-то у опушки закуковала кукушка, а тайга огласилась барабанной дробью приступивших к работе неутомимых дятлов. Но от перестука дятлов шумит в ушах, непривычно и больно сжимается сердце, а на душе становится тоскливо и одиноко.

Позавтракав сухарем с брусникой, я начал готовиться к походу. Все мое имущество можно нести в одной руке, если даже снять одежду и сложить ее в узел. И так как на пополнение его в ближайшее время нет никакой надежды, а сколько мне придется прожить здесь — неизвестно, я выложил из карманов все, что в них было, чтобы осмотреть и каждой вещи придать свое, может быть, несвойственное ей раньше значение.

В карманах было: два носовых платка и две записные книжки, авторучка и химический карандаш, перочинный нож и дюралюминиевая расческа, спичечная коробка с двадцатью восемью спичками и ключ от комнаты. В кожаном бумажнике лежало триста сорок рублей, партбилет и офицерская книжка. Кроме того, со мною был пистолет с двумя обоймами патронов — по восемь штук в каждой, — куски шелковой ткани от купола парашюта, парашютные стропы и подвесные тесемчатые ремни. За подкладкой кожаного шлема нашлась иголка с черной ниткой — холостяцкая привычка, — а от аптечки остались две английских булавки. Вот и все.

С первого же шага опять появляется боль в колене, опять знобит все тело и сохнет во рту, но оставаться на месте — значит обречь себя на голод и гибель, и я вихляющей походкой направляюсь по склону к востоку. Лес стал реже, грунт под ногами тверже, муравейники и колоды попадались так редко, словно они начали уступать мне дорогу.

Вскоре под ногами заблестели на солнце белесовато — зеленые листочки черемши. В Сибири растет свыше тридцати различных видов дикого лука, но самым излюбленным для сибиряков является один — черемша. Ее молодые мягкие листья сладковато — горькие на вкус, пахнут чесноком с луком, и я с удовольствием ел листок за листком, пока не запершило в горле, но с собою брать не стал, надеясь, что заросли черемши будут встречаться часто.

К двенадцати часам я вышел к неширокой мари, покрытой высокими осоковыми кочками, между которыми стояла бурая, пахнущая болотом, вероятно, еще снеговая вода. Марь неширокой долиной тянулась с юго-востока, и я пошел на северо-запад у ее кромки. Слева стоял негустой лиственнично-сосновый лес, а справа, за марью, раскинулась бугристая и, казалось, бесконечная тайга.

Еще через час мучительного похода справа показалась большая зеленая поляна, и я потянулся к ней, рассчитывая здесь отдохнуть и пообедать. У края поляны, споткнувшись о небольшую кочку, рухнул на землю и сильно ударился больным коленом. Страшная боль, кажется, еще сильнее, чем после первого удара о ствол сосны, разнеслась по всему телу, и я потерял сознание. Только с наступлением темноты, придя в себя и заметив лежащий рядом костыль, вспомнил, что произошло, и начал готовиться к ночлегу.

Уснуть удалось только утром, и не знаю, что пришло раньше: сон или успокоение боли. Во сне беспокоили кошмары. Меня окружали то улыбающиеся колонки, то шипящие гадюки. Змея ужалила колено, и я опять проснулся. Рядом действительно спокойно и деловито ползла в траве пригретая солнцем огромная серая змея. Я приподнялся на локте, чтобы достать костыль, но она, испугавшись моего движения, бесшумно скользнула в сторону и, приподняв острую головку, начала издали осматривать незнакомое ей чудище. Ее спокойное поведение и испуг при моем движении как-то сразу изменили сложившееся с детства мнение о змеях как о самых коварных и самых противных существах земного шара, беспричинно и неотступно нападающих на человека при любой встрече. Вот она подползла к цветку одуванчика и в один миг схватила и проглотила сидевшую на нем белую бабочку; потом затаилась и терпеливо стала ждать новую добычу. Так за полчаса она схватила с десяток синих, красных и белых бабочек, еще раз посмотрела на меня, как бы желая сказать — гляди, чем наша сестра занимается, и спокойно уползла в лес.