Валерия Майская - Шева, которая хотела летать

Шева открыла, что под одеялом не было ничего, кроме нее самой, лежащей на траве. Она осмотрелась, но так ничего и не увидела, кроме травы и неба. Шева почувствовала, что ей нужно идти туда, за горизонт, и последовала этому неясному предчувствию. Горизонт кончился очень быстро. За горизонтом не было ничего.

Она увидела перед своими лапками последние сантиметры земли, после которых открывалась сиреневая бездна с медленно вращающимся ураганом далеко внизу. Сразу за обрывом поднималась золотая световая стена, настолько яркая и сверкающая, что Шева инстинктивно прищурилась. Ничего не было, кроме сиреневого, заполонившего все свободное пространство, и золотого света. Шеве показалось, что бездна ждет от нее вопроса, и потому она, вытянув шею и посмотрев в самую ее суть, закричала:

– Пиона, ты на меня злишься?

Бездна не услышала в потоке речи непонятного языка своего имени и тактично промолчала.

– Пиона?!

Шева опустилась на землю, села и свесила с обрыва лапки. Свет, казалось, был настоящим и приятно грел их. Она чувствовала одиночество. Вспомнилось, что мама и папа ей не родные. Интересно, они хотят завести еще одного, своего ребенка? Ей этого очень не хотелось. Это позволило бы ей окончательно убедиться, что дети все-таки бывают чужими, и сама она, Шева, всегда была чужой для своих двух самых дорогих существ. Она только что посмотрела в бездну, а бездна посмотрела в нее, но это не значит, что они расстанутся, как только Шева покинет луг. Бездна всегда будет с ней. Она будет в ее сердце и голове. Не позволит поверить тем, кто попытается стать ее друзьями или сделать для нее что-то доброе. Не позволит делать доброе самой. Вот как с Пионой. Сначала она показала, что не такая как все другие. Утешала, играла с Шевой. У них двоих даже появилась своя традиция с корабликами. А что в итоге?

Шева поняла, что на самом деле всегда была одна. Даже в своих камышах тогда, на первой неделе своей жизни, она лежала одна, а не вдвоем или втроем, как все нормальные котята.

Она до чего-то внезапно додумалась и поднялась на ноги.

– Раз ты такая же, как они, то лучше я буду одной.

Как только этот жестокий вердикт был услышан пустотой, Шевиной спины и плеч коснулось тепло. Оно нарастало так быстро, что нельзя было не уделить ему внимания и повернуться к нему лицом. Шева обернулась и обомлела.

Если золотое свечение, исходившее из бездны, было ярким и сверкающим, то по сравнению с тем, что ударило ей в глаза и сразу же заставило ромбики зрачков превратиться в две тонкие ниточки, его можно было бы назвать короткой вспышкой огня из дешевой зажигалки. Свет настолько ослепил, что показалось, словно ее с силой ударили в грудь, отчего исчезло дыхание. Это было похоже на ощущение, которое испытывает тот, кто всю жизнь жил в темной пещере и однажды вышел наружу как раз в тот момент, когда солнце стояло в зените. Свет разоблачал все тайное, отнимал все секреты и заставлял чувствовать бесконечные стыд и вину. Луг купался в золоте, роса на его травинках засияла мелкими острыми алмазами и резала ее глаза еще больше, чем сам свет. От этого вида нельзя было не почувствовать себя неуклюжим и злым, нельзя было не ощущить ослабшими легкими совесть, острым сталактитом протыкающую тебя сверху вниз. Шева сразу пожалела о злых словах, которые когда-либо с обиды говорила родителям. Эти слова были пустяковыми, даже смешными и уж точно не принадлежали ей по-настоящему – родители всегда чувствовали, что даже в полные уныния моменты своей жизни их девочка никогда не переставала любить их и никогда не хотела задеть их по-настоящему. Совсем необязательно, что известные двум взрослым тайны детских мотивов были известны самим детям, поэтому нельзя было сказать, не задела ли такими же словами Шева свою единственную подругу. Перед ней Шеве тоже было стыдно, и тлеющие до этого нерешительными угольками в ее душе укоры совести воспылали, словно туда кто-то щедро наложил хвороста и облил все бензином.

Когда она, наконец, смогла открыть глаза и те привыкли к яркости света, Шева увидела, что весь он исходит от большой сферы, висящей не слишком высоко над лугом. Сфера бурлила золотом и блестками, как варево в ведьминском котле, и периодически озарялась разноцветными вспышками. Шева поймала себя на мысли, что ей хорошо и приятно смотреть на сферу, хоть и излучаемый ей свет пугал ее. Внезапно та заговорила:

– Шева, мое дитя. Подойди ко мне. Не бойся!

Голос, которым она говорила, был красивый и в то же время властный, даже надменный. Шева не была трусихой и потому послушалась.