Лина Негода - Улей

Моё «особое» положение длилось довольно долго. Словно стальной клинок я была зажата между молотом и наковальней.

Впоследствии подобная «рокировочка» будет с завидной регулярностью повторяться в моей жизни (но об этом позже). Из создавшегося моветона мною был сделан однозначный вывод: «Путь у каждого свой… У кого-то это «путь Абая», ведущий к пьедесталу и бессмертию, а у кого-то – всего лишь … путь Бабая, петляющий меж коряг да собачьего помёта. И бог весть куда он меня заведёт…»

И в чёрной карме бывают прорехи

Отработав полгода техничкой, я была повышена до санитарки. Аптека, которой заведовала моя маман, занималась выпуском экстемпоральных препаратов, т.е. лекарственных форм, которые изготавливались непосредственно в самой аптеке по рецепту врача. Сие обстоятельство прямым образом влияло на количество привозимой грязной посуды, которую нужно было не только тщательно помыть в бог весть скольких водах, но и продезинфицировать в жарочном шкафу.

С раннего утра и до самого вечера в моечной вместе со мной трудились ещё двое: Лидия Семёновна и Надежда Петровна. Первая по возрасту годилась мне в бабушки и была во всех отношениях милым и приятным человеком, жалевшим меня, семнадцатилетнюю девчонку, как родную кровиночку. Вторая, кроме того, что ей пальца в рот засовывать не рекомендовалось, была полностью лысой и носила причудливые парики.

Однажды (мне было тогда лет восемь, а быть может и того меньше) я пришла к маме в аптеку. Впервые увидев Надежду Петровну, я, как воспитанная девочка, поздоровалась и, заинтересованная её престранной куделькой, с детской непосредственностью спросила: «Ой, тётенька, а что это у вас такое на голове? Парик, что ли»? На что та, с не меньшей непосредственностью ответила: «Нет, девочка, это пи*да».

С тех самых времён Надежда Петровна возненавидела меня столь яростно, что как только я была переведена в санитарки, она предпочла уволиться, чтобы только не дышать со мной одним воздухом.

Кстати, по аптеке, как и по самой деревне, долгое время гуляли упрямые слухи, относительно морального облика вышеобозначенной персоны. Молва утверждала, что Надёнка гуляла с женатым мужичишкой, имевшим лютую жену. Узнав про любовницу мужа, та, недолго думая, тут же побежала к одной из местных бабок. Старуха за вполне умеренную плату «справила такую порчу», от которой с Надежды Петровны облетели, словно осенние листочки, все до единой волосинки, включая брови и ресницы. Сколько страдалица не лечилась, у каких врачей и колдуний не была – ничего не помогало.

Примерно ещё через полгода я стала фасовщицей, обретя собственный кабинет, где меня уже никто не трогал и не шпынял. В те далёкие времена в аптеку в деревянных решётках, обложенных стружками, привозились двадцатилитровые стеклянные баллоны с разнообразными жидкостями, например, с настойками или спиртами, которые мне предстояло разливать по двадцати, пятидесяти или стомиллилитровым флаконам. Расквитавшись с очередным баллоном, я тут же принималась за этикетки. Аккуратненько от руки я выводила: «Настойка стручкового перца». Вслед за этим специально сваренным клеем, похожим на сопли, я присобачивала этикетки к бутылочкам.

Разливать настойку пиона, пустырника или валерианы было одно удовольствие. По лету, когда стояла невероятная жара и в аптеке все двери были нараспашку, не единожды в фасовочную наведывались «шерстяные алкоголики» – коты, живущие окрест. Запах валерианы сводил их с ума. «Хвосты» готовы были следовать за ним даже на край Вселенной.

Когда же приходилось фасовать бутыли с йодом, который, как известно, не просто летуч, но едок, или нашатырный спирт, становилось совсем не сладко. Никакие тройные полотенца, завязанные на носу, не спасали – химозной вонью пропитывалось всё и вся. Пары проникали глубоко внутрь, заставляя фасовщика безбожно кашлять, чихать и «рыдать» над каждой бутылочкой.

Примерно через пару-тройку месяцев работы на фасовке я заработала первый ангионевротический отёк (или отёк Квинке), имеющий аллергическую природу. Тогда меня едва успели спасти, ибо отёк сразу пошёл вовнутрь. Работать и дальше на фасовке было сродни самоубийству.

Благодаря этой, так некстати вылезшей болячке, мама перевела меня на кассу, как будущего бухгалтера. И снова над моей головой собрались тучи, защёлкал грозовой бич, а с неба потекли струи грязи. Тётки бесновались, разговаривая между собой настолько громко, чтобы я могла расслышать каждое слово: