Андрей Томилов - Последний костер

Здесь же, с боков враз завыли ещё два волка, только без хрипотцы. По спине пробежали мурашки. Кобель прижимался к ногам и мешал шагать, потихоньку ворчал. Мефодий навел ружьё в сторону замолкающего воя, оттянул затвор и выстрелил. Пламя, вылетевшее из ствола, ослепило, а эхо, дюже короткое, указало на то, что ветер стих и началась ночь.

Немного постояв в тишине, охотник перезарядил ружье и направился в сторону предполагаемого зимовья. Волки снова завели свои песни, правда, не близко. Продвигаться вперёд стало труднее, обступила темнота, сучки лезли в лицо, навалилась усталость. С темнотой волки осмелели и запели поближе, со всех сторон.

– Окольцевали, сволочи, – ворчал охотник и стрелял по сторонам. Но выстрелы уже не отгоняли так далеко хищников. Они, конечно, отскакивали, но здесь же возвращались и начинали круговую перекличку. С каждым разом круг, в центре которого находился охотник с собакой, становился все меньше, голоса перекликающихся волков раздавались естественнее, а порой было слышно лязганье зубов.

Наконец ноги нашли то, что уже давно ждали, искали и уже стали терять надежду.

Ноги охотника ощутили тропу. Давно никто по ней не ходил, но это была тропа, которая обязательно должна привести к спасительному жилью. Мефодий уже в который раз пнул путающегося в ногах кобеля и торопливо зашагал. Надеялся он только на ноги, – они должны нести его по тропинке и не потерять ее, не сбиться в кромешной тьме.

Волки взлаивали и выли где-то совсем рядом. В стороне подвывали молодые. В другой стороне уже разодрались между собой.

– Меня не поделили, что ли, – ворчал Мефодий и на ходу стрелял в ту сторону. Казалось, темнее ночи в жизни не было, как не было тяжелее паняги и длиннее тропы.

В кармане брякали последние три патрона, а спина холодела от предчувствия удара сильных звериных лап. Воображение рисовало огромные клыки, которые вот-вот вопьются в шею, кровь на снегу… Невозможно было отогнать эти видения.

Внезапно тайга расступилась, и на образовавшейся поляне он увидел нечто темное и приземистое – зимовье.

Зимовье было с дверями. Охотник с ходу ввалился туда, в темный, холодный проем, вместе с панягой, ружьем и собакой. Уже лежа на полу, он стащил с себя панягу, прихлопнул дверь и снова вытянулся в темноте чужого жилища. Лежал так некоторое время, без движения. Волки вокруг зимовья устроили настоящий концерт. Один завывал, его поддерживали двое, потом подключались ещё и ещё.

– Ну, теперь-то хоть сколько пойте, не возьмёте.

Всю ночь Мефодий слушал концерт. И даже усталость, помноженная на три кружки браги, не смогли сбороть его, уснул лишь с рассветом.

Часть III

Охота в этом году большого прибытка не обещала. Белки было маловато, а на проходную надежды и вовсе не было, тайга была пустой. Ни ягод, ни ореха не уродила.

При первых заморозках Мефодий уже встречал в рогульках кустов повешенных бурундучков. Старики баяли, что это они от безвыходья вешаются, кормов не наготовили вот и покончили с собой. Мефодий же думал, что бурундуки, ослабленные бескормицей, просто коченели на холоде и, падая, попадали головой в развилку. Силы выбраться не было, и они погибали. Казалось, что сами повешались.

Кто его знает, может и так, а может и по-другому, но то, что тайга пуста и голодна, – это ясно. А говорят, что и далеко за пределами волости и во всем сибирском крае бескормица.

Два дня назад, обходя путики, Мефодий встретил след бродячего, – шатуна значит.

Сначала один, а версты через четыре другой. Направление их было на закат. А следышек узенький, аж страшно. Значит голоднющий медведь идёт. Когда идёт жирный зверина, след у него круглый, сальный. Пятка от сала широкая. И ноги ставит в раскорячку, видно сразу, что сыт и жирён. А эти, что городские собаки, худющие, готовы сожрать всё, что попадёт на глаза.

А где-то через неделю, после того как следы встретил, пришла беда.

Ну, беда всякая бывает, может, эту и бедой не назовёшь, живой же остался, только побелела борода, да и чуб тоже, за одну ноченьку побелела, за одну.

Может и не беда, но вспоминалось об этом трудно, с сильным перехватом в горле. Как будто какой комок там вставал.

Спал Мефодий в тепле, широко раскинувшись на нарах. Каменка сохраняла тепло всю ночь даже в сильные морозы, а уж осенью и вообще никакой заботы, протопил с вечера и полёживай, думки разные гоняй, дом вспоминай, дремли, если хочешь, спи в свое удовольствие.