Юлия Шумова - К цели по серпантину

В тот злополучный день родители, пораскинув мозгами, вознамерились брать штурмом главного врача. Тот их внимательно выслушал, ознакомился с документами и принял решение госпитализировать, но только меня, без мамы.

Меня отвели в большую душную палату с кучей кричащих, ползающих, лежащих в повязках детей. Некоторые были крепко привязаны к кроватям. Пахло испражнениями, сухими смесями и потом. С некоторыми детишками лежали мамы. Я залилась долгими, безутешными слезами:

– Ну почему они с мамой, а я одна?

Ко мне никто не подходил, никто меня не успокаивал. Потом в палату влетела разъяренная медсестра и закричала, что есть мочи:

– Ты заткнешься или нет!? Пусть тебя забирают твои родители, нечего здесь гундеть.

Теперь я плакала еще горше, но слёзы скрывала, опасаясь нападок злой медсестры. Я забилась в угол между тумбочкой и кроватью. Мне хотелось раствориться и перестать воспринимать окружающее. Позже это чувство часто будет посещать меня, особенно в минуты горя и отчаяния.

Доктора и другие работники больницы были людьми равнодушными и делали свою работу молча, даже не глядя на нас без необходимости. Так, доктор посмотрит меня на аппарате и что-то пишет, пишет, пишет, а потом как рявкнет:

– Шагом марш в палату!

Мне прописали уколы: два под нижние веки, два прямо в глазное яблоко. Боль адская! После подобных испытаний уколы внутривенно и внутримышечно казались безобидными комариными укусами. От уколов я никогда не плакала. Разумеется, было очень больно, но ведь всё равно никто не пожалеет, наоборот, начнут кричать. Однажды, стоя в очереди, я наблюдала такую картину: ребенок визжит, вырывается, а взрослые еще громче кричат и привязывают его к стулу. Я стойко сносила все процедуры, и вскоре меня начали ставить в пример другим детям.

Однако я не переставала реветь, скучая по родителям. Друзей не заводила, да и сами ребята не хотели играть с угрюмой, вечно плачущей девочкой. Я часами сидела на своей кровати, есть отказывалась и всё ждала, когда за мной придут мама с папой. Родителей в больницу не пускали: вечный карантин. Около двери в отделение сидела очень пожилая женщина и за деньги открывала окошечко, через которое родственники могли пообщаться со своими чадами.

– Бабушка, пожалуйста, разрешите нам посмотреть на своего ребенка. У нас девочка, ей пять лет. Она в двенадцатой палате, зовут Юля. Мы только взглянем на нее и уйдём! Очень Вас просим, бабушка! Нам убедиться надо, что у нее всё хорошо.

На отца, успевшего за десять секунд выдать длинную тираду просительных слов, смотрели грозные глаза возмущенной женщины:

– Молодой человек, бабушка у вас дома в деревне осталась, а я для Вас – уважаемая Серафима Ивановна. Я ясно выражаюсь, молодой человек? Прошу любить и жаловать. Ребенка звать не буду. А за рублик окошечко открыть могу, чтобы вы, молодые люди, самолично убедились, что здесь не концлагерь.

Момента выписки я почти не помню. Знаю только, что выписали сильно располневшего, психологически сломленного ребенка. Для борьбы с воспалительным процессом мне назначили сильнодействующие медицинские препараты, один из которых сказывался на гормонах. После приема этих препаратов у меня разыгрывался зверский аппетит, и я сметала всё, что стояло на столе или было не доедено другими детьми.

Домой я вернулась, будучи раза в четыре крупнее своих сверстников. Давние друзья теперь показывали меня своим товарищам, как нечто диковинное. Бывало, придут и стоят у порога, я радостно выбегаю им навстречу, а они подивятся ребенком-тумбочкой, расспросят про красные глаза, про синяки и с визгом уносятся проч. Я стала постепенно осознавать, что между мною и этими ребятами встала стена – стена безжалостной и бескомпромиссной реальности.

Но я всё же искала компромиссы и начала заново завоёвывать внимание прежних друзей. Да, теперь я другая, очень повзрослевшая за последний год, но в душе я всё та же пятилетняя девочка Юля. «Пожалуйста, ребята, дружите со мной, не убегайте от меня. Заходите за мной и не отказывайтесь от меня, когда я захожу за вами. Я принесла вам конфет, пряников и отличное настроение», – молила я.

Но в подвижные игры мне играть было нельзя, да и я, полуслепая, уже мало интересовала ребят. Они убегут далеко вперед, а я щурюсь, высматривая знакомые силуэты.

Постепенно подруг и друзей мне стали заменять двоюродные сёстры: Оля Ахтарьянова, Лена, Наташа Головина и брат Максимка. Они водили меня за руку и слушали строгие наказы взрослых. Относились ко мне со всей ответственностью и бережностью. Особенно близкой мне стала Наташа Головина – добрая, веселая девчонка. Она старше меня на пару лет. Мы с ней понимали друг друга с полуслова. Она брала меня с собой на речку, на футбольное поле, в магазин и вообще, таскала меня повсюду, куда ходила сама. Я возвращаюсь из очередной поездки на лечение, а она уже тут как тут; стоит, улыбается: